знать?

Но он кивнул:

– Конечно, ты лучше знаешь, что доставляет тебе удовольствие.

– Женщинам нравится… – она подумала, – разное.

– А тебе что нравится?

Такие вопросы задает искуситель в своих коварных целях. Чтобы узнать, что ей нравится, необходимо испробовать это разное, а кто мог дать ей такую возможность в Джордж Кроссе, кроме Дэвида?

Ей бы следовало призадуматься, вспомнить, что он делал это ради своей безумной цели – жениться на ней, чтобы завладеть ее двенадцатью мешками с шерстью и всем остальным. Но всего лишь несколько минут назад Элисон была убеждена, что Дэвид забыл все это, что чувства его – подлинные, что удовольствие, испытываемое ею, – неподдельное и что ее влечение к нему сейчас – тоже настоящее.

Слишком много вопросов и никаких ответов.

О чем он думает, спрашивала она себя, глядя на него, и в то же время сама недоумевала, какое ей до этого дело.

Его руки обхватили ее теснее, и он коротко вздохнул:

– Сдержанность при этом излишня.

Думая, что Дэвид говорит о ней, Элисон хотела убедить его в обратном. Но руки его опустились ниже, и он крепко прижал ее к себе. Она со своей стороны теснее прильнула к нему, желая усилить ощущение близости. По золотистым вспышкам в его глазах она поняла, что и он испытывает при этом наслаждение.

Без всякого уважения к ее особе и положению он поднял ее на руки. Скинув на пол счетную книгу, Дэвид опустил ее на стол. Когда она попыталась протестовать, он поцеловал ее, на этот раз по-настоящему. Его язык оказался у нее во рту. Когда он убрал его, она попыталась заговорить, тогда он повторил поцелуй еще и еще раз, пока она не поняла.

Дэвид не хотел ее слушать. Он хотел ее целовать. Она лежала, вытянувшись во всю длину стола, голова ее упиралась в доски.

– Теперь тебе не вырваться, – сказал он с удовлетворением в голосе.

Элисон была уверена, что она все еще хозяйка положения. В конце концов, стоило ей только крикнуть, тут же бы сбежалась прислуга. Жесткая поверхность стола терла ей спину, но, наклонившись над ней, Дэвид удерживал ее в этом положении. Он целовал ее, прижимаясь к ней губами, зубами, языком. Ноги ее задвигались, ключи у пояса зазвенели. Чтобы успокоить ее, он лег с ней рядом и прижал к себе. Его нога оказалась между ее ног, а рука гладила ее бедро поблизости от того места, которое ей бы хотелось, чтобы он гладил.

Его несообразительность рассердила ее – ведь он был все-таки опытнее; она прервала поцелуй, схватила его руку и опустила ее туда, где ей хотелось ее ощущать.

– Здесь! – сказала она с раздражением. – Я что, все сама должна делать?

Он улыбнулся. Это была не его обычная приятная веселая улыбка, а скорее волчий оскал – злого серого волка, который вот-вот съест наивную маленькую девочку.

Но что было хуже всего, эта улыбка вызвала у нее восторг и содрогание одновременно.

– Дэвид?

– Ты – мое наслаждение.

Она хотела ответить, но он прижал ладонь к заветному месту, потом отпустил, затем снова прижал. Она обхватила его за плечи и выгнулась, чтобы оказаться еще ближе к нему.

Грудь ее распирало, дыхание ускорилось. Она закрыла глаза, открыла и снова закрыла. Он легко поцеловал ее в губы и прошептал:

– Кто это сейчас с тобой?

Она стиснула руки.

Он убрал свою:

– Кто?

– Дэвид!

– Правильно. – Он снова поцеловал ее, подавив стон. – Клянусь всеми святыми, ты самая сладкая и жаркая, как кипящий мед.

Свободной рукой он скинул с нее платок. Она услышала, как он сказал «Хвала небу!», но эти слова для нее ничего не значили. Элисон понимала только язык его тела. Прикосновение его груди, его ноги, его рука в ее волосах – все это усиливало в ней ощущение внутренней борьбы. Что-то в ней рвалось наружу. Что-то запретное. Что-то дикое и необузданное. Она сражалась не на жизнь, а на смерть с условностями и приличиями, и полем битвы было ее тело.

И хуже всего было то, что она сама была на стороне этой темной силы. Она хотела дать ей свободу, но не могла.

Должно быть, он ощутил эту борьбу, потому что прошептал: «Девственница». Убрав руку, Дэвид переместил туда свое тело. Он бы раздавил ее о доски стола, если бы, опираясь на колени и локти, не касался ее только там, где ей хотелось. В тех частях, которые, соединившись, могли бы образовать целое. Ей стоило большого усилия поднять веки, чтобы взглянуть на него, и она пожалела, что сделала это.

Он выглядел обуянным страстью. Покрасневшее лицо исказила гримаса. Чуть шевеля губами, он хрипло прошептал: