ложному направлению. Вот я и думаю, что Шевченко и взял этот ложный след.

— Все может быть. А еще?

— А еще из-за их ценности. Представляете, сколько отхватит барыга за ордена и медали Воронцова?

— Понятия не имею, — задумался Юрий, разглядывая мороженое на своей ложечке.

— Он обогатится. В данном случае убийце особенно повезло. Вначале он угрохал Воронцова, а затем уже заметил на его пиджаке миллионы. Неплохое дополнительное вознаграждение!

— Но также и неплохая версия, — добавила Вера. — А еще что-нибудь есть?

— Нет, только награды и документы, — ответил я, стараясь выглядеть пришибленным, чтобы разжалобить ее.

— Перестань, Николай, я тебя еще раз предупреждаю: затея невыполнима.

— Ты меня убиваешь, — заныл я, схватившись за грудь. — А что бы ты мог сделать, а, Юра?

— Я?

— Да, ты. Шевченко ведь должен вернуть документы в МВД. Смог бы ты как-то наложить на них свою лапу?

— Нет, это невозможно.

— Помню, раньше трудностей с подобными просьбами вроде не возникало.

— А потому что раньше я мог подкупать нужных людей номерами «Плейбоя» или «Доктором Живаго». А сейчас их свободно продают на том же Арбате.

При этих словах брови Юрия поползли вверх: действительно, такая литература продается не где- нибудь, а в пяти-семи минутах ходьбы от Кремля, да еще на оживленной магистрали, которую закрыли для транспорта и превратили в пешеходную торговую улицу. По обе ее стороны, начиная от Арбатской площади и до здания Министерства иностранных дел, открыты магазинчики, кафе и закусочные, там полно художников, музыкантов, карманных воришек и неугомонной молодежи.

— Нет, не могу. Даже не проси, — отрезал Юрий.

— Может, я чего-то недопонимаю, но раньше, когда в министерстве ты был чужаком, ты все мог, а теперь, когда ты уже свой человек, не можешь?

— Николай, — заныл он, полагая, что так я его лучше пойму, — несмотря на всякие перестройки, МВД остается прежним учреждением, как и раньше, доступ к документам сильно ограничен. К тому же, хотя я и должен молчать об этом, мое дело — научная работа, а не практические дела, связанные с торговлей. К приватизации никакого касательства не имею.

— У тебя нет там даже друзей, к которым можно обратиться за помощью?

Юрий подцепил ложечкой остаток мороженого, вроде бы размяк и смилостивился:

— Ну ладно. Посмотрю, что можно сделать, но не радуйся. Честно говоря, старые зубры цепляются за свои места изо всех сил и вряд ли пойдут на сделку. На твоем месте я бы махнул на все рукой.

— Нет, ему нужно забыть только о документах и сосредоточиться на орденах и медалях, — снова заговорила Вера.

— На наградах? Почему ты так считаешь?

— Найдя их, в конце концов выйдешь и на убийцу, который окажется или обыкновенным вором, или кем-то посложней.

— Понятно. Тогда подтвердится та или иная версия.

— Если он наемный убийца, взявшийся за мокрую работенку, при определенных условиях он может выдать тех, кто его покупал.

— Очень может быть. Но я журналист, Вера, а не следователь из милиции. Понимаешь разницу?

— Если бы я захотела переспать с ментом, — сказала она, улыбаясь своим мыслям, — у меня не возникло бы особых трудностей с выбором.

— А тебя никто и не удерживает.

Вера замерла от моей реплики, потом, возмущенно тряхнув копной своих непокорных волос, выпалила:

— И я никого не удерживаю. И вообще все время я просто дурачилась.

Протянув руку, я хотел дотронуться до ее руки, но она быстро отдернула ее.

— Извини меня, Вера. В последнее время я совсем развинтился.

Она тяжело вздохнула и молча посмотрела на Юрия, который понимающе кивнул и спросил:

— Мы что, должны все это выслушивать?

— Ну ладно, ладно. А помнишь, как я бывало говорил, что диссидент — это гражданин, который имеет мужество сказать вслух то, что другие держат лишь в мыслях. А ты обычно отвечал…

— Который имеет дурь, а не мужество, — перебил меня Юрий. — Отлично помню. Но я же шутил.

— Знаю, но иногда думаю, что, пожалуй, ты был нрав.

— Знаешь, ты просто с жиру бесишься, — взорвалась Вера. — Коммунисты ушли, демократы пришли, наконец-то у нас свободное общество, а ты все недоволен.

— Это потому, что все идет не так, как я думал.

— Позволь народу самому решать, как и что делать, Николай. А на перемены требуется время.

— Нет, это мне для перемен нужно время. Здесь большая разница.

— Для каких перемен? — осторожно поинтересовался Юрий.

— Для любых.

— Для любых?

— В первую очередь мне нужно менять стиль письма. Согласен? Как-то по-ходульному я пишу, получаются серые штамповки, и пристраивать такие очерки и репортажи становится все труднее. Писать так, чтобы достать аппаратчиков и они крутились, — работенка не из легких. Я никогда не писал ради денег, всегда казалось, что их хватает. Теперь же я только и думаю о деньгах, и каждый раз меня обсчитывают.

— Ну хорошо, — заметила Вера каким-то немного подхалимским тоном, — если говорить о работе, то, может, хватит жалеть самого себя, а лучше пожалеть других?

— Ты имеешь в виду газеты?

— Не прикидывайся таким несчастным. Ты зарабатываешь себе на жизнь достойным образом. Уверена, что Сергей дал бы тебе место не задумываясь.

— А я не уверен. Мне действительно прежде всего нужно в корне менять стиль письма. А после стольких лет твердой уверенности в том, что само предназначение журналистики состоит… — Тут я даже взмахнул руками, чтобы подчеркнуть свою неприязнь к прошлому предназначению журналистики. — Конечно же, я мог бы и без заказа написать кое-что о торговле наградами на черном рынке. Это было бы…

— Как же я не додумалась предложить тебе такое? — шутливо перебила меня Вера.

— И кому можно было бы предложить материал? — поинтересовался Юрий.

— «Независимой газете». Они купят его без колебаний.

— Есть еще иностранные информационные агентства, — подначила Вера. — Им по душе всякая низкопробная чепуха про Москву.

— Полагаю, уж тебе-то известно, где тусуются деляги, торгующие орденами на черном рынке?

— Да нет. Откуда мне знать?

— Оттуда. Ты ведь знаешь, где доставать для меня кофе. Думаю, что в похождениях по этому дну ты натыкалась на…

— Не имела такого счастья.

— А тот спортсмен не поможет ли? — спросил Юрий.

— Какой спортсмен?

— Ну тот, о котором ты как-то писал. Аркадий… Аркадий, так вроде его зовут?

— Аркадий Баркин, что ли?

— Он самый. Может, он знает, где их найти?

— Может, и знает, но я его не видел уже целую вечность. Его, наверное, уже и в живых нет.

Но если он все еще жив, разыскать его будет не так уж и сложно. Аркадий Баркин был многообещающим легкоатлетом-десятиборцем, но травмированное колено вынудило его уйти из спорта.