доверчивый взгляд на Кленнэма, напоминавший ему об его обещании, Милочка уселась в карету, ее муж махнул рукой, и экипаж покатил в Дувр. Но верная миссис Тиккит, в шелковом платье и черных локонах, успела-таки выскочить из какого-то закоулка и бросить вслед отъезжающим свои башмаки, повергнув в изумление знатное общество, столпившееся у окон.

Теперь вышеозначенное общество могло отправиться восвояси, и главные Полипы, торопившиеся по делам (им предстояло много возни с почтой, которая в их отсутствие могла бы отправиться прямо по назначению, вместо того чтобы скитаться по морям, наподобие «летучего голландца», [94] и с разными неотложными делами, которые, чего доброго, могли бы быть приведены в исполнение, если б они не постарались их затормозить), — главные Полипы разошлись кто куда, не преминув вежливо дать понять мистеру и миссис Мигльс, какую жертву они, Полипы, принесли ради них. Они всегда давали понять это Джону Булю, [95] в своем снисходительном отношении к этому жалкому существу. Печальная пустота водворилась в доме и в сердцах отца, матери и Кленнэма. У мистера Мигльса было только одно утешение.

— А ведь всё-таки приятно вспомнить, Артур? — сказал он.

— О прошлом?

— Да… но я говорю о гостях. — Гости угнетали и стесняли его всё время, но теперь он вспоминал о них с искренним удовольствием. — Очень приятно! — повторил он несколько раз в течение вечера. — Такое избранное общество!

Мистер Панкс, согласно заключенному условию, рассказал Кленнэму во всех подробностях свою цыганскую историю, касавшуюся Крошки Доррит. Ее отец оказался наследником огромного состояния, на которое никто не предъявлял прав в течение многих лет. Теперь его права выяснились, все препятствия были устранены, ворота Маршальси открылись, стены Маршальси рухнули перед ним; ему оставалось только подписать кое-какие бумаги, — и он был богачом.

В своих хлопотах по этому делу мистер Панкс обнаружил неслыханную проницательность, неутомимое терпение, непобедимую скрытность.

— Мне и в голову не приходило, сэр, — сказал он Кленнэму, — когда, помните, мы шли вечером в Смисфилде и я говорил вам, какого рода сведения я собираю, — мне в голову не приходило, что из этого выйдет что-нибудь подобное. Мне и в голову не приходило, сэр, когда я спрашивал, не из корнуолльских ли вы Кленнэмов, что когда-нибудь я сообщу вам о Дорритах из Дорсетшира.

При этом он подробно рассказал, как сначала его поразило имя Крошки Доррит, так как фамилия Доррит была уже отмечена в его записной книжке. Но так как ему не раз приходилось убеждаться, что две одинаковые фамилии, даже из одной и той же местности, могут вовсе не состоять в родстве, — ни в близком, ни в отдаленном, — то он и не придавал значения этому совпадению. Ему только пришло в голову, как поразительно изменилась бы жизнь маленькой швеи, если бы оказалось, что у нее есть права на это наследство. Он несколько раз возвращался к этой мысли, потому что в тихой маленькой швее было что-то особенное, что нравилось ему и возбуждало его любопытство. Мало-помалу он напал на след, ощупью, шаг за шагом, — рылся, как крот, сэр! В начале этой кротовьей работы (произнося эти слова, мистер Панкс для пущей выразительности зажмуривал глаза и ерошил волосы) он часто переходил от внезапных проблесков света и надежды к непроглядной тьме и безнадежности, и обратно. Он сделался своим человеком в тюрьме, познакомился с мистером Дорритом, познакомился с его сыном, разговаривал с ними о том, о сем (но всегда прокапывая кротовьи ходы, — прибавил мистер Панкс) и узнал кое-какие подробности их биографии, послужившие для него путеводной нитью. Наконец для мистера Панкса стало ясно, что он действительно нашел законного наследника огромного состояния и что это открытие нужно только оформить юридически и укрепить на легальном основании. Тогда он пригласил в компаньоны по своей кротовьей работе мистера Рогга, взяв с него клятвенное обещание хранить дело втайне. В помощники к себе они взяли Джона Чивери, зная, кому он был предан всей душой. И до самой последней минуты, когда авторитеты банка и юриспруденции объявили, что их работа увенчалась полным успехом, они не заикнулись о ней ни одной душе в мире.

— Так что если бы всё это дело провалилось, сэр, — прибавил в заключение Панкс, — в самую последнюю минуту, хотя бы накануне того дня, когда я показывал вам в тюрьме бумаги, или хотя бы в этот самый день, никто, кроме нас троих, не потерпел бы горького разочарования и убытков.

Кленнэм, который то и дело пожимал ему руку во время рассказа, вспомнил при этих словах о денежной стороне вопроса и спросил с удивлением, которого не могла пересилить даже неожиданность известия:

— Дорогой мистер Панкс, но ведь эти розыски должны были обойтись вам же дешево?

— Не дешево, сэр, — сказал торжествующий Панкс. — Пришлось-таки поиздержаться, хоть мы и старались вести дело как можно экономнее. Расходы были главным затруднением, вот что я вам скажу.

— Затруднением! — повторил Кленнэм. — Да все это дело состоит из затруднений, которые вы так победоносно преодолели, — прибавил он, сопровождая свои слова новым рукопожатием.

— Я вам скажу, как я вел дело, — продолжал сияющий Панкс, еще пуще взъерошивая свои волосы. — Прежде всего, я истратил собственные деньги. Ну, их было немного.

— Жалею об этом, — заметил Кленнэм, — хотя теперь это не имеет значения. Что же вы сделали потом?

— Потом, — отвечал Панкс, — я выжал некоторую сумму у хозяина.

— У мистера Кэсби? — спросил Кленнэм. — Добрый человек!

— Благороднейший старикашка, не правда ли? — подхватил мистер Панкс, испустив целый залп фыркающих звуков. — Щедрый старый козел! Доверчивый старикашка! Двадцать процентов! Я согласился, сэр! В нашей лавочке меньше не берут!

Кленнэм почувствовал с некоторым конфузом, что в своем восторженном настроении он несколько поторопился с заключением.

— Я сказал этому… старому, лицемерному ханже, — продолжал Панкс, находя очевидное облегчение в этом эпитете, — что у меня имеется в виду один проект, который может оказаться выгодным, — так и сказал: может оказаться выгодным, — но требует затраты некоторого капитала. Я предложил ему ссудить меня деньгами под вексель. Он и ссудил за двадцать процентов, которые приписал к капиталу, — деловой человек. Если бы дело не выгорело, мне пришлось бы отслужить ему еще семь лет на половинном жалованье. Правда, ведь он истый патриарх; такому лестно служить и за половинную, и за какую угодно плату.

Артур ни за что на свете не мог бы решить с уверенностью, серьезно ли так думает Панкс или нет.

— Когда и эти деньги вышли, сэр, — продолжал Панкс, — а они тоже вышли, хоть я и дрожал над каждым пенни, как над каплей собственной крови, я обратился к мистеру Роггу. Я решил запять у мистера Рогга (или у мисс Рогг: это одно и то же; она заполучила изрядный куш благодаря удачной спекуляции в королевском суде). Он дал за десять процентов, находя это весьма выгодным. Но ведь мистер Рогг — рыжий, стрижет волосы под гребенку, носит шляпу с узкими полями, а благодушия в нем не больше, чем в кегле.

— Вы должны получить щедрое вознаграждение за ваши труды, мистер Панкс, — сказал Кленнэм.

— Я и надеюсь получить его, — сказал Панкс. — Я не заключал условия. Заключил только с вами и выполнил. Если я получу, сверх издержек по делу, тысячу фунтов, то буду считать себя богачом. Поручаю это дело вам. Вас же уполномочиваю сообщить обо всем семье. Мисс Эми Доррит будет сегодня у миссис Финчинг. Чем скорее обделать это, тем лучше. Времени терять нечего.

Этот разговор происходил в спальне Кленнэма, когда тот лежал еще в постели. Дело в том, что мистер Панкс явился ни свет ни заря, ворвался в дом чуть не силой и, не дожидаясь, пока хозяин встанет, тут же у постели выложил в один присест всю историю (иллюстрируя ее различными документами). Затем он