— Что же он делает? — снова произнесла она с таким жаром, который, казалось, мог, как огонь, спалить ее. — В чем же, спрашивается, оказывает ему помощь этот человек, в глазах которого я никогда ничего не видела, кроме бездонной фальши? Я говорю о Литтиммере. Раз вы благородны и верны, я вовсе не хочу, чтобы вы выдавали своего друга, а только прошу сказать, что, по-вашему, руководит его поступками: гнев ли, ненависть, тщеславие, жажда перемен, какой-нибудь безрассудный каприз или, быть может, любовь?

— Мисс Дартль, — ответил я, — как мне уверить вас, что я не больше знаю о жизни Стирфорта, чем тогда, когда впервые явился к вам? У меня даже нет никаких догадок. Я лично уверен, что ровно ничего и нет. Признаться, я даже не совсем ясно понимаю, что именно вы хотите сказать.

В то время как она продолжала молча смотреть на меня, страшный шрам на ее лице подергивался и вздрагивал, словно в нем ощущалась былая боль; углы рта ее как-то приподнялись с выражением презрения и жалости. Она поспешила закрыть рот своей тонкой бледной рукой, напоминавшей мне дорогой фарфор, н быстро, со страстью в голосе сказала:

— Заклинаю вас — все, что я говорила, сохранить в тайне, — и больше не проронила ни слова.

Никогда, кажется, миссис Стирфорт не чувствовала себя более счастливой в обществе сына, он был как-то особенно внимателен и мил с ней. Мне было очень интересно видеть их вместе не только потому, что они любили друг друга, а еще из-за поразительного сходства в их наружности и даже манерах: непреклонно-гордая, порывистая натура сына проявлялась в матери в более смягченном виде, придавая ей достоинство и благородство.

Мне пришло в голову: как хорошо, что между этими двумя людьми нет серьезных поводов к разногласию, ибо мне казалось, что этим родственным натурам было бы гораздо труднее столковаться, чем людям с самыми противоположными характерами. Надо сказать, что на эту мысль натолкнула меня Роза Дартль.

За обедом она вдруг сказала:

— Ах, если б кто-нибудь объяснил мне… Я целый день не перестаю думать об этом, и мне так хотелось бы знать!

— Что вам хотелось бы знать, Роза? — спросила миссис Стирфорт. — Но только, пожалуйста, без таинственности.

— Таинственности?! — закричала Роза. — Вы действительно находите, что я люблю таинственность?

— Да разве постоянно я вас не умоляю говорить прямо, просто и естественно? — ответила миссис Стирфорт.

— Значит, я держу себя неестественно? Пожалуйста, откровенно скажите мне, — мы ведь никогда не знаем самих себя.

— Неестественность стала второй вашей натурой, — промолвила без всякого следа недовольства миссис Стирфорт, — а, однако, я помню, да и сами вы, верно, не забыли того времени, когда были совсем другой — более доверчивой, прямой.

— Вы совершенно правы, — ответила мисс Дартль. — Вот как мы становимся жертвами плохих привычек! Так я действительно стала менее доверчивой, менее прямой? Как могла я незаметно для самой себя так измениться? Странно! Очень, очень странно! Нужно непременно стараться стать такой, какой я была прежде.

— Мне бы этого очень хотелось, — с улыбкой заметила миссис Стирфорт.

— Уверяю вас, я добьюсь этого, — ответила Роза. — Я буду учиться прямодушию и откровенности… да хотя бы у Джемса.

— Ну что ж, милая Роза, вы не можете учиться этому в лучшей школе, — сейчас же откликнулась миссис Стирфорт, уловив в словах Розы следы язвительной насмешки.

— О, я нисколько не сомневаюсь! — с необычайным жаром ответила мисс Дартль. — Если вообще я могу быть в чем-нибудь уверена, так именно в этом.

Мне показалось, что миссис Стирфорт жалеет, что несколько погорячилась, так как она не замедлила сказать очень добродушным тоном:

— Однако, милая Роза, мы так и не узнали, что именно вас интересует и что вам хотелось бы знать?

— Да… что хотела бы я знать? — ледяным тоном переспросила Роза. — Так вот что меня интересует. Как вы находите: люди, имеющие между собой большое сходство по своей, так сказать, нравственной организации. Кстати, так ведь можно выразиться?

— Да почему же нет? — отозвался Стирфорт.

— Благодарю вас. Итак, как вам кажется; люди, имеющие между собой большое сходство по своей нравственной организации, в случае серьезного разногласия могут ли поссориться более ожесточенно, непримиримо, чем люди, разные по своему характеру?

— Я сказал бы, что да, — промолвил Стирфорт.

— Вы так считаете? Боже мой! Но предположим самую невероятную вещь, — что вы серьезно поссорились с вашей матушкой…

— Ну, милая Роза, вы могли бы придумать что-нибудъ, более правдоподобное, — добродушно смеясь, заметила миссис Стирфорт, — а мы с Джемсом, слава богу, слишком хорошо знаем свои обязанности по отношению друг к другу, чтобы это с нами могло случиться.

— Да, вы правы, — задумчиво качая головой, проговорила мисс Дартль. — Значит, вы думаете, что сознание своих обязанностей может помешать всякой ссоре между вами? Да, да, конечно, это так. А я все- таки рада, что задала этот глупый вопрос: мне очень приятно знать, что вы смотрите на это именно так.

Тут я должен рассказать еще об одной маленькой сделке, касающейся мисс Дартль, — я потом припомнил ее, когда узнал, увы, непоправимое прошлое. В течение всего дня, а особенно после только что переданного разговора Стирфорт из кожи лез вон, чтобы с присущим ему умением очаровать Розу и заставить эту странную девушку развеселиться и стать приятной собеседницей. То, что ему это удалось, меня, конечно, не удивило. Также считал я совершенно естественным и то, что она не сразу поддалась его обаянию: я ведь знал, какой у нее желчный и упрямый характер. Но потом я стал замечать, как мало-помалу выражение ее лица и манера себя держать менялись. Я видел, что она все больше и больше восхищается им, но в то же время, считая это слабостью с своей стороны, как бы с раздражением борется с этим, но вот, наконец, ее суровый взгляд совсем смягчился, милая улыбка заиграла на губах, и я перестал ее бояться, как, по правде сказать, боялся весь этот день. Мы тут все втроем уселись у камина и начали болтать и смеяться, как настоящие дети.

Трудно сказать почему, было ли уже поздно, или Стирфорт решил использовать до конца одержанную над Розой победу, но только мы с ним не больше пяти минут пробыли в столовой после ее ухода.

— Это она играет на арфе, — сказал мне тихо Стирфорт у дверей гостиной. — Знаете, уже года три никто, кроме матушки, не слышал ее игры.

Проговорил он это с какой-то странной улыбкой, которая сейчас же исчезла. Мы зашли в гостиную и застали там Розу одну.

— Пожалуйста, не вставайте, милая Роза, — обратился к ней Стирфорт (она уже успела подняться). — Ну, будьте же милой хоть один разок и спойте нам какую-нибудь ирландскую песню.

— Ах, очень нужна вам ирландская песня! — воскликнула она.

— Очень! — возразил Стирфорт. — Больше всякой другой. А тут еще и Маргаритка обожает музыку. Ну, спойте же нам, Роза, ирландскую песню, а мне позвольте сесть, как я, бывало, сиживал.

И он сел подле самой арфы. Роза постояла некоторое время, беззвучно перебирая правой рукой струны, а затем опустилась на стул, порывистым движением притянула к себе арфу и, аккомпанируя себе, запела.

Уже не знаю, чем это объяснить, игрой ли ее, или голосом, но такой песни я не слыхал во всю свою жизнь. В ней было что-то сверхъестественное. В ней звучала какая-то страшная правда. Казалось, песнь эта не была сочинена и положена на музыку, а вырывалась прямо из ее страстной души. Но, видимо, низкий голос Розы не был в силах выразить всю ее страсть, и песнь вдруг оборвалась. Я так был потрясен, что просто онемел, а она, склонившись над арфой, снова правой рукой беззвучно перебирала струны…