стерлингов. — Было бы замечательно, доктор, — мягко продолжил он, — если бы вы, собравшись с силами, смогли еще раз рассказать, как все случилось. Понимаю, вы были очень близки с Джоном Юстасом и говорить об этом вам нелегко, но я буду вам крайне признателен.

И доктор, глядя главным образом в пылающий огонь, вновь повторил свою историю: поздний вечерний приход друга — его жалобы на недомогание — обследование пациента и тревожное нежелание отпускать того ночью домой — подтверждение прежних догадок, что у Джона больное сердце, — утро и трагический конец.

Пауэрскорт тем временем поглядывал на развешанные в комнате старинные картины и гравюры. На одной из гравюр четверо мужчин властно распоряжались пятым. Стоящий в центре джентльмен в долгополом кафтане склонился к сидящему пленнику, держа в руках кошмарные щипцы. Несчастная жертва сидела с покорно разинутым ртом. Всего лишь будничная в восемнадцатом столетии работа зубного врача, хотя вооруженные зловещим инструментом помощники дантиста как-то уж слишком смахивали на разбойников.

— Благодарю вас, доктор Блэкстаф, — кивнул Пауэрскорт по окончании рассказа. — Уверен, даже вам, медику, было больно вновь пережить печальные подробности.

Отметив про себя, что рассказ уже многократно отработан в изложении официальным лицам, сестре канцлера, да и декану, который обмолвился насчет своей долгой беседы с врачом о кончине Джона Юстаса, сыщик спросил, не утомят ли доктора еще несколько уточнений.

— Нисколько, — заверил Блэкстаф.

Пауэрскорт почувствовал, что нужен какой-то необычный пас. Не раз звучавшие, заранее известные вопросы будут легко отбиты. Нужен финт, заставляющий крученый мяч лететь в неожиданном направлении. Или же пушечный удар через все поле, прямо с подачи точно вбивающий мяч в ворота бэтсмена.

— Скажите, доктор, вас в последнее время не беспокоят финансовые затруднения?

— Финансовые? — повторил слегка порозовевший доктор. — Нет. У меня нет денежных проблем. Но почему это вас интересует?

— Виноват, однако позвольте мне быть откровенным: это касается вашей возможности получить пятьдесят тысяч, дарованных по завещанию. Увы, моя профессия, доктор, обязывает видеть луну и с обратной стороны. А мой сегодняшний клиент, как понимаете, хотел бы докопаться до дна души самого дьявола. Что делать, деньги — весьма популярный мотив убийства.

— Я знать не знал ни о каких дарах. Правда, поверьте, лорд Пауэрскорт.

«В чем же, однако, меня упорно пытались убедить последние полчаса?» — спросил себя сыщик и взял другой курс:

— Что с его одеждой?

— Чьей одеждой? — растерянно посмотрел доктор.

— Одеждой канцлера Юстаса. Тем платьем, в котором он к вам пришел, в котором умер.

Пауза. Доктор смутился.

— Извините, — наконец выговорил он, — экономка… да-да, я вспомнил, экономка отправила вещи обратно в Ферфилд-парк.

«Когда одежду, если требовалось, уже вычистили, — мысленно продолжил Пауэрскорт. — Или чтобы затем ее легко мог подменить кто угодно, тот же дворецкий».

— Не припомните ли, доктор, в чем тогда был ваш друг?

Вновь небольшая пауза.

— Он был в коричневом костюме и голубой рубашке, — отважился сказать доктор (в конце концов, у Джона имелось больше десятка таких костюмов и дюжина таких рубашек).

— А когда он заночевал здесь, вы, разумеется, дали ему какую-то пижаму, ночную сорочку?

Блэкстаф утвердительно кивнул, но дознаватель продолжал наседать:

— И утром он снова оделся? Или, простите за жестокую дотошность, так и скончался в пижаме?

— Да, кажется, ему пришлось в пижаме уйти на тот свет, — сказал доктор и резко поднялся. — Тяжело, право, вспоминать все это, лорд Пауэрскорт. Могу я предложить вам виски? Стакан портвейна?

— Немного виски, с большим удовольствием, — поспешил улыбнуться Пауэрскорт, понимая, что сейчас лучше сделать перерыв на обсуждение напитков и осушение дружеских бокалов. Взгляд его привлекла картина, висевшая посреди дальней стены. Живописец весьма реалистично отобразил труды хирурга в разгар кипящего морского боя эпохи войн с Наполеоном. На длинном столе ряд лежащих окровавленных матросов с тяжкими повреждениями конечностей. В небе лишь крохотный просвет голубизны сквозь клубы бурого порохового дыма; буквально слышится гром пушек, разносящих в клочья врагов Британии. На переднем плане густо забрызганный кровью хирург с огромным тесаком для ампутаций. Ручьи крови стекают по накренившейся палубе. Ассистент хирурга пытается влить что-то (не иначе как «флотский ром») в глотки раненых. Очередной моряк сейчас лишится руки или ноги.

— Благодарю вас, превосходное виски, — взяв стакан, Пауэрскорт дожидался, пока доктор устроится напротив. Вопросы об одежде вызвали явное замешательство. Стало быть, направление верное. Теперь надо прямо и строго.

— Последний вопрос относительно случившейся у вас в доме кончины мистера Юстаса: на нем были ботинки или туфли?

Опять легкое колебание. На долю секунды доктора охватило искушение довериться. Сказать правду и положить конец допросу, еще более гнетущему из-за изысканной светской любезности мучителя.

— Ботинки, как мне помнится. Было довольно сыро. Впрочем, обычная для наших краев непогода в такой сезон.

Реплику насчет климата детектив истолковал стремлением увести разговор в сторону.

— Черные или коричневые?

Блэкстаф охотно припомнил бы лиловые в желтую крапинку, если бы пытка этим завершилась.

— Черные, — почти вызывающе ответил он.

— И в завершение, доктор, все-таки еще один вопрос, после которого я перестану наконец испытывать пределы ваших сил и вашего гостеприимства, — сказал Пауэрскорт. Блэкстаф приободрился. — Не кажется ли вам весьма странной настойчивая просьба Джона Юстаса о том, чтобы никто не видел его в гробу? Вряд ли другие пациенты обращались к вам с чем-то подобным?

— Действительно, странно. Однако случай отнюдь не уникальный. Встречались пациенты с еще более необычными пожеланиями. Большинство, думаю, по той причине, что старинных суеверий у них имелось больше, нежели веры в Господа. Среди окрестных жителей немало закоренелых язычников.

Пометив для себя при первой же возможности разведать очаги местного язычества, Пауэрскорт взглянул на часы: без пяти восемь.

— Очень вам благодарен, доктор, — сказал он, допив стакан и встав с кресла. — Надеюсь, нам представится возможность поговорить о более приятных материях. Например, о вашем собрании произведений с медицинскими сюжетами. Эти картины и гравюры, на мой взгляд, просто восхитительны.

— Развесил было их в своей приемной, но пришлось снять, — вздохнул врач, провожая гостя к выходу.

— Отчего же? — вопросительно улыбнулся Пауэрскорт.

— Больные остро реагировали на них. Мальчишек, возбуждавшихся от вида ран и крови, начинали мучить мнимые недуги. А один фермер, которому молотилкой серьезно повредило руку, едва взглянув на сцену военно-морской хирургии, рухнул в обморок.

Возвращался в усадьбу Ферфилд-парк Пауэрскорт с убеждением, что кое о чем (а может, и обо всем) доктор лгал. Очевидная неуверенность в ответах про одежду. Кроме того, его слова в самом начале: «Вот это женщина! Она всех тут сведет в могилу! Не удивлюсь, если она следит за нами днем и ночью». За нами… Кого он имел в виду? Снова и снова детектив обдумывал это, шагая по раскисшей топкой дорожке. За ним и еще за кем-то — кем-то одним или их было несколько? Сообщник? Сообщники? Пожалуй, пора поговорить с Эндрю Маккеной, последним из слуг, видевшим канцлера накануне смерти. И побеседовать незамедлительно, пока дворецкий не успел договориться с доктором. Пауэрскорт ощутил, как им овладевает азарт ищейки. Так что же там насчет костюма и рубашки, ботинок или туфель?