Тогда, обидевшись на весь свет, он забился под самую крышу конюшни. Теперь же он решил защищаться.

— Дорогая миссис Кокборн, — сказал он, задействовав все свое обаяние, — будьте же снисходительны к тому, что видится вам непростительной медлительностью. Как я уже вам говорил, мне важно прежде детальных расспросов завоевать доверие слуг, победить настороженность к чужаку. Вскоре, разумеется, я должен буду развернуть свой штандарт. Но пока рановато. Нужно время. И тут, боюсь, вам остается только положиться на мое чутье. Всем, прибегавшим к моей помощи в расследовании шантажа, убийств или иных злодеяний, приходилось предоставлять мне полную свободу действий. Я был бы счастлив, если пожелаете, предложить вам рекомендации от многих лиц. Начиная, скажем, с премьер-министра.

Миссис Кокборн брюзгливо фыркнула.

— Не думаю, что есть необходимость, — проговорила она. — Но мне нужны результаты. Результаты!

И с этими словами она вышла из комнаты.

«Чертова баба, — сквозь зубы бормотал шагавший Пауэрскорт, — чертова баба!» Впереди, как сторожевой маяк среди долины, блеснул торчащий шпиль собора. В центре города приспущенные над ратушей и резиденцией епископа флаги отдавали дань траура почившей королеве, точнее бы сказать — императрице.

Направляясь на общий сбор к поверенному, Пауэрскорт предчувствовал тягостные осложнения с завещанием. Возможно даже, обнаружится не единственный документ.

Контора Оливера Дрейка располагалась вплотную к церковной территории, в изящном, восемнадцатого века особняке, высокие окна которого смотрели на западный фасад собора. Пауэрскорта проводили наверх, в зал, видимо служивший парадной гостиной: на стенах многочисленные живописные виды собора, посередине длинный массивный стол, по меньшей мере на дюжину гостей, за каминной решеткой — ярко пылающий огонь.

Самого поверенного, мистера Дрейка, отличали высокий рост, сутуловатость и чрезвычайная, почти болезненная худоба. Дети его порой шутили, что у отца не вид, а видимость. Однако это не мешало ему быть крупнейшим правоведом Комптона, знатоком бесчисленных старинных указов, и вести составлявшие основу его практики сложнейшие соборные дела и тяжбы. Справа от него весьма уверенно сидел декан, на сей раз в строгом черном костюме, с мерцающим под горлом миниатюрным крестиком. Как всегда, у декана имелись наготове записная книжка и пара карандашиков. Оснасткой для земных проблем, подумалось Пауэрскорту, слуга Божий явственно превосходит мирскую паству. По левую руку юриста сел брат-близнец покойного канцлера, Джеймс Юстас. О нем пока было известно немного: живет в Америке, спустил весь личный капитал и почти спился — вот все, что пожелала сообщить его сестрица, считая, видно, неуместным распространяться насчет слабостей родни. Сама Августа восседала (и очень, на взгляд сыщика, напоминала голодную курицу) рядом с Джеймсом. Пауэрскорт устроился в стороне, подальше от миссис Кокборн.

— Прежде всего, позвольте мне, — исторгнутым из тощей груди неожиданно густым баритоном заговорил Оливер Дрейк, — от лица всех сотрудников фирмы сказать, как опечалила нас весть о смерти Джона Юстаса. Мы выражаем искреннее соболезнование его семье и… — (печальный кивок декану) — его собору. На протяжении ряда лет Джон Юстас являлся моим клиентом, как многие… — (еще один, с тонкой улыбкой, кивок декану) — как большинство его коллег. Вынужден тем не менее сообщить всем собравшимся, что в деле о наследовании согласно волеизъявлению скончавшегося мистера Юстаса возникли значительные сложности. К сожалению, разрешить означенные затруднения в настоящее время не представляется возможным. Необходимы дополнительные консультации, ради чего мне, вероятно, потребуется даже ехать в Лондон.

Пауэрскорт обратил внимание, что «Лондон» прозвучало примерно так же, как «Самарканд» или «Тимбукту». Августа Кокборн рванулась вперед призовой лошадью на зимнем дерби.

— Сложности? — вскинулась она. — Какие еще сложности?

Привычный к подобным реакциям в подобных случаях, Оливер Дрейк и глазом не повел. Пауэрскорт с большим интересом ждал, как юрист справится с мадам, готовой выплеснуть полный набор грубостей, колкостей и оскорблений.

— Прошу прощения, миссис Кокборн, — ледяным тоном произнес Дрейк, — ситуация, несомненно, станет более очевидной, если вы соблаговолите не прерывать меня и разрешите продолжить пояснения.

«А ведь он усмирит ее!» — подумал Пауэрскорт. И не ошибся.

— Не будете ли вы любезны, — кротко залепетала Августа, — изложить нам суть упомянутых вами затруднений?

Дрейк вздохнул. Тем временем небо заволокло, по стеклам роскошных георгианских окон забарабанил сильный дождь.

— Суть довольно проста, леди и джентльмены. В нашем распоряжении несколько разных по содержанию завещаний мистера Юстаса.

Вдоль стола прокатилось изумленное «ах!». Декан, приоткрыв рот, уставился на адвоката. Августа Кокборн растерянно шептала: «Не может быть, не может быть…» Физиономия брата-близнеца, отмеченная явным пристрастием к заокеанскому виски, молила о порции спиртного, причем немедленно.

— Полагаю в данной ситуации полезным, — продолжал Дрейк, перебирая стопку лежащих перед ним листков, — последовательно ознакомиться с вариантами последней воли покойного.

Вскинув глаза, юрист помедлил, словно собираясь с духом. Взор Пауэрскорта не мог оторваться от дивной акварели, изображавшей собор, залитый мягким золотистым сиянием закатных лучей.

— Завещание номер один датировано сентябрем тысяча восемьсот девяносто восьмого года. Я превосходно его знаю, ибо мы вместе составляли его в моем офисе. Помимо списка наград преданным слугам завещателя, — (Августа Кокборн нервно вздрогнула), — основное наследство распределяется следующим образом: по двадцать тысяч фунтов сестре и брату, пятьдесят тысяч доктору Блэкстафу, — (при упоминании этого имени миссис Кокборн метнула Пауэрскорту многозначительный взгляд), — все прочее кафедральному собору в Комптоне, на поддержание и упрочение его вечной славы.

Пауэрскорт различил скользнувшую по лицу декана довольную улыбку.

— Простите мое недопонимание, мистер Дрейк, — снова вмешалась Августа Кокборн, — но у простой хозяйки дома и матери семейства простой вопрос. О какой общей сумме идет речь? Сколько оставил брат?

В голосе прозвучала столь откровенная алчность, что Пауэрскорт невольно усмехнулся.

Юрист понимающе качнул головой:

— Что касается этого момента, миссис Кокборн, ваш вопрос, разумеется, очень естественен. Хотя ответить затруднительно, ибо точный размер состояния Джона Юстаса может быть установлен лишь после того, как завещательный документ будет утвержден и заверен.

— Но ведь вы догадываетесь, так ведь, мистер Дрейк? — настаивала она с жадностью ребенка, которому не терпится схватить кулек конфет.

— Не дело скромного провинциального поверенного строить догадки, миссис Кокборн, но чувствую, что все-таки придется назвать вам приблизительную цифру. — Дрейк сделал паузу. В камине трещали поленья. На стройном деревце против окна уселась и нахохлилась ворона, видимо предвкушавшая эффектный разворот событий. — Как я предполагаю, стоимость наследства, включая Ферфилд-парк, значительно превысит миллион фунтов.

— На сколько же? — не унималась упорная Августа.

— Возможно, сумма в итоге составит миллион с четвертью, возможно — полтора миллиона фунтов. Но мы обязаны вернуться к основной теме…

— Минутку, прошу вас, минутку, мистер Дрейк! — глядя перед собой, Августа Кокборн погрузилась в арифметику. — Согласно этому самому завещанию, всего лишь, как вы нам сказали, одному из нескольких и лично для меня абсолютно не достоверному, мне и брату назначено по двадцать тысяч, а собору… — она запнулась от жуткого результата подсчетов, и конец фразы ядовито зашипел смесью насмешки и презрения, — …собору, стало быть, миллион с лишним?

— Совершенно верно, — холодно подтвердил Дрейк. — Завещание номер два помечено мартом тысяча девятисотого года, — продолжил он официальную процедуру оглашения, но Пауэрскорт уловил в