работу получше. А вообще-то не важно, чем человек занимается. Главное, чтобы он все делал как надо и этим гордился.

— А я когда-нибудь стану, каким был? — спросил Брюс.

— Каким ты был, ты сюда попал. Если ты снова станешь, каким был, рано или поздно опять сюда попадешь. Причем в следующий раз можешь не перетащиться. Что, нет? Тебе еще повезло, что ты здесь — ты еле-еле сюда добрался.

— Меня кто-то сюда привез.

— Ты счастливчик. В следующий раз тебя могут не привезти. Просто вывалят на обочину и скажут, что так и было.

Он продолжал драить пол.

— Сперва лучше заняться раковинами, потом ванной, потом унитазами, а уж пол в последнюю очередь.

— Ага, — сказал он и поставил швабру.

— Тут нужна сноровка. Ничего, научишься.

Сосредоточиваясь, Брюс увидел перед собой трещины в эмали ванны. Тогда он побрызгал на трещины очистителем и пустил горячую воду. Поднялся пар, и он стоял в облаке, пока пара становилось все больше и больше. Ему нравился запах.

После ленча Брюс сел в комнате отдыха и стал пить кофе. Никто с ним не заговорил — все понимали, что он еще переламывается. Сидя и потягивая кофе из чашки, он слышал их разговор. Тут все друг друга знали.

— Если бы ты смотрел глазами мертвеца, ты по-прежнему мог бы видеть, но не смог бы управлять глазными мышцами, а значит, не смог бы фокусироваться. Ты не смог бы повернуть голову или глазные яблоки. Ты только смог бы ждать, пока мимо проследует какой-нибудь объект. Ты был бы скован. Просто ждал бы и ждал. Жуткая была бы сцена.

Брюс смотрел на пар от кофе — только на него. Пар поднимался; ему нравился запах.

— Эй.

Его коснулась чья-то рука.

Женская рука.

— Эй.

Он немного повернул глазные яблоки.

— Ты как?

— Нормально, — сказал он.

— Тебе уже лучше?

— Мне нормально, — сказал он.

Брюс наблюдал за паром, поднимающимся от кофе; он не смотрел ни на женщину, ни на кого-то еще. Только смотрел и смотрел на свой кофе. Ему нравилось, что запах такой теплый.

— Ты мог бы кого-то видеть, только когда они проходили бы прямо перед тобой. Только там, куда бы ты смотрел, и больше нигде. Или если бы лист или еще что-то проплыло бы у тебя перед глазами, только это бы навсегда и осталось. Только лист. Повернуться ты бы не смог.

— Ага, — сказал он, обеими руками сжимая кофейную чашку.

— Прикинь, каково быть разумным, но не живым. Видишь и даже что-то соображаешь, но не живешь. Только смотришь. Что-то узнаешь, но не живешь. Человек может умереть и существовать дальше. Порой то, что смотрит на тебя из чьих-то глаз, быть может, умерло еще в детстве. Оно там мертвое, но по- прежнему смотрит. На тебя смотрит не просто тело, в котором ничего нет; там что-то есть, но мертвое. Все смотрит и смотрит; оно не может перестать смотреть.

— Именно это и значит умереть, — подключился к беседе кто-то еще. — Когда ты не можешь перестать смотреть на то, что там перед тобой оказалось. На какую-нибудь чертову ерундовину, которая там прямо перед тобой. Когда ты ничего не можешь с этим поделать — типа выбрать там что-нибудь или изменить. Ты только можешь принять то, что там есть, как оно есть.

— Как бы тебе понравилось целую вечность глазеть на пивную банку? Быть может, не так и плохо. По крайней мере, нечего бояться.

Перед обедом, который им подавали в столовой, у них было время Понятий. Несколько Понятий записывалось разными сотрудниками на классной доске и обсуждалось.

Брюс сидел, сложив руки на коленях, наблюдая за полом и прислушиваясь к тому, как греется большой кофейник; тот вдруг принялся делать «буль-буль», и этот звук его напугал.

«Живые и неживые твари обмениваются свойствами».

Рассаживаясь в столовой на складных стульях, все это обсуждали. Похоже, они были знакомы с этим Понятием. Очевидно, каждое Понятие составляло часть образа мыслей «Нового Пути»; возможно, их запоминали, а затем снова и снова обдумывали. «Буль-буль».

«Устремление неживых тварей сильнее устремления живых тварей».

Они заговорили об этом. «Буль-буль». Шум кофейника становился все сильнее и все больше пугал Брюса, но он не двигался и не смотрел в ту сторону; просто сидел, где сидел, и слушал. Ему было трудно слушать, о чем они говорили — из-за кофейника.

— Мы накапливаем внутри себя слишком много неживого устремления. И обмениваемся… Черт, может, кто-нибудь сходит и посмотрит на этот проклятый кофейник, чего там с ним такое?

Последовал перерыв, пока кто-то ходил посмотреть на кофейник. Брюс сидел, глядя на пол и ожидая.

— Я снова это запишу. «Мы обмениваем слишком много пассивной энергии на окружающую действительность».

Они и это обсудили. Кофейник умолк, и они потопали наливать себе кофе.

— Хочешь кофе? — 1Ьлос за спиной, прикосновение. — Нед? Брюс? Как его? Брюс?

— Ага. — Он встал и последовал за ними к кофейнику. Дождался своей очереди. Они смотрели, как он кладет в чашку сливки и сахар. Потом наблюдали, как он возвращается к своему стулу — к тому же самому. Брюс убедился, что снова нашел стул, чтобы опять усесться и слушать дальше. Теплый кофе и пар вселяли в него добрые чувства.

«Активность не обязательно означает жизнь. Квазары активны. А медитирующий монах не неживой».

Брюс сидел, глядя на пустую чашку. Чашка была большая, фарфоровая. Перевернув ее, он обнаружил на донышке печатные буквы и растрескавшуюся глазурь. Чашка выглядела старой, и она была изготовлена в Детройте.

«Движение по кругу — самая мертвая форма вселенной».

Другой голос произнес:

— Время.

Он знал на это ответ. Время круглое.

— Да, пора сделать перерыв, но нет ли у кого-нибудь краткого финального комментария?

— Что ж, следовать по пути наименьшего сопротивления — таков закон выживания. Следовать, не вести.

Другой голос, постарше:

— Да, последователи переживают вождя. Как с Христом. А не наоборот.

— Нам лучше поесть, потому как Рик теперь прекращает обслуживать ровно в пять пятьдесят.

— Поговорим об этом в Игре, не сейчас.

Стулья застонали, заскрипели. Брюс тоже встал, отнес свою старую чашку на поднос к остальным и присоединился к очереди. Вокруг себя он чувствовал запахи холодной одежды — хорошие запахи, но холодные.

Они вроде как говорят, что пассивная жизнь хорошая, подумал он. Но ведь нет такой вещи, как пассивная жизнь. Это противоречие.

Потом он задумался, что такое жизнь, что это означает. Возможно, он просто не понимал.