нос в чужие дела, как и соседи, которые не очень интересовались истинной природой организма его овцы. Это было бы верхом бестактности. Спросить: «А у вас овца настоящая?» было бы хуже, чем усомниться в натуральности зубов, волос или внутренних органов ее владельца.

Утренний воздух, наполненный радиоактивными пылевыми частицами, затмевающими солнце, атаковал обонятельные нервы Рика, и он невольно чихнул, избавляясь от слабого запаха смерти.

Нет, смерти — это слишком сильно сказано. Последствия Последней Мировой Войны не были уже столь ужасными. Те, кто не смог пережить первых пылевых осадков, умерли и были преданы забвению много лет назад. Теперь пыль, уже не такая густая, сражалась с выжившими — теми, кто умел ей противостоять. И могла влиять только на здоровье сознания и генов. Несмотря на свинцовый гульфик, она наверняка просочилась в организм Рика, добавляя с каждым днем (поскольку он все никак не эмигрировал) новую толику порочной грязи. Обязательные ежемесячные медицинские проверки пока относили Рика к разряду «регуляров» — людей, которые имели право в рамках снисходительных законов воспроизводить себя. Но в любой момент проверка, производимая врачами Департамента полиции Сан-Франциско, могла дать другой результат. «Регуляры» безостановочно пополняли ряды «специалов» — и все из-за всепроникающей радиоактивной пыли. Лозунгом текущего момента, который настойчиво внедрялся с плакатов, реклам, экранов и каналов государственной почтовой информации, было: «ЭМИГРИРУЙ ИЛИ ДЕГЕНЕРИРУЙ! РЕШАТЬ ТЕБЕ!!!»

Очень верно, подумал Рик, отпирая замочек калитки, которая вела на личный лужок, к электроовце. Но я не могу эмигрировать.

Из-за работы.

С ним поздоровался владелец соседнего пастбища. Билл Барбур. Сосед, как и Рик, был облачен в деловой костюм. Он также задержался на минутку по дороге на работу, чтобы проверить, как дела у его животного.

— Моя лошадка, — объявил Билл, сияя, — забеременела. — Он ткнул пальцем в крупного першерона, задумчиво созерцающего пространство. — Что скажете, а?

— Скажу, что скоро у вас будет две лошадки.

Рик подошел к овце. Та лежа пережевывала жвачку, не спуская внимательных глаз с хозяина — а вдруг он принес овсяную лепешку? У нее был овсотропный контур, и при виде данного злака или его продукта она очень натурально вскочила бы и поспешила к Рику.

— А отчего ваша лошадка забеременела? От ветра?

Вопрос был неэтичным и прозвучал достаточно резко.

— Я приобрел порцию специальной оплодотворяющей плазмы.

— спокойно ответил сосед. — Самого высокого качества, какое только можно достать в Калифорнии. — В голосе его прозвучало неприкрытое хвастовство. — Через личных друзей в Департаменте животноводства. Разве вы забыли — на прошлой неделе их инспектор приходил осматривать Джуди. Они очень хотят получить ее жеребенка, ведь моя Джуди — просто высший класс!

Барбур любовно похлопал лошадь по шее, и та склонила к нему голову.

— Насчет продажи еще не думали? — поинтересовался Рик небрежно.

О Боже, как бы ему хотелось заиметь лошадь или какое-нибудь другое настоящее животное! Владеть подделкой и ухаживать за ней — это постепенно деморализует человека. Но приходилось довольствоваться электроовцой. Правда, если бы даже ему и было все равно, оставалась еще Иран, которой далеко не было все равно.

— Продать лошадь — это аморально, — заявил Барбур.

— Тогда продайте жеребенка. Иметь двух животных — это аморальнее, чем не иметь ни одного.

Сосед озадаченно посмотрел на него.

— Но почему? У многих по двое животных, и по трое, и даже по четверо. У Фреда Уошборна, владельца завода хлореллы, на котором работает мой брат, вообще пятеро. Вы разве не читали в «Хронике»? Вчера была статья о его утке. Считается, что он владеет самой крупной и упитанной московской на всем западном побережье. — Глаза Барбура стеклянно блеснули, едва он вообразил такое богатство.

Порывшись в кармане плаща, Рик выудил зачитанный экземпляр «Каталога животных» Сидни и Фаула, приложение за январь, и нашел по индексу жеребят («Лошади, потомство».)

— Жеребенка першерона можно купить у Сидни за пять тысяч долларов, — произнес он громко.

— Нет, не купите, — возразил Барбур. — Смотрите, напечатано курсивом. Это значит, что сейчас у них нет в продаже ни одного экземпляра. А цена — на случай, если товар появится.

— Предположим, — сказал Рик, — я буду вам выплачивать по пятьсот долларов в месяц. Десять месяцев — и мы в расчете.

Барбур смотрел на него с жалостью.

— Декард, вы ничего не смыслите в лошадях. Как вам кажется, почему у Сидни сейчас нет першеронов? На то имеется причина: владельцы не отдают жеребят даже по каталожной цене. Они очень редко попадаются, пусть даже и плохих кровей. — Выразительно помахав рукой, он облокотился на общую изгородь — Джуди у меня три года, и за все это время я не встречал першерона равных с ней достоинств. Чтобы ее купить, я сам слетал в Канаду, сам вез лошадь домой. Чтобы не украли. Появитесь с такой лошадкой где-нибудь в Колорадо или Вайоминге — живо дадут сзади по макушке. А знаете, почему? До Последней Мировой были сотни…

— Но, — перебил его Рик, — если у вас будет две лошади, а у меня — ни одной, не будет ли это противоречить самой теологической и моральной сути Сострадализма?

— У вас есть овца. Черт побери, в личной жизни вы можете следовать Подъемом. Сжимая две эмпатические рукоятки, вы достойно исполняете долг. Вот если бы у вас овцы не было, я бы мог вас понять, видел бы некоторую логику в ваших доводах и чувствовал бы себя неловко, лишая соседа истинного слияния с сострадательным. Но у каждой семьи в этом доме (а это где-то пятьдесят, по одной на три квартиры) есть какое-нибудь животное. У Грейсона — цыпленок, вон он, — указал Барбур в северное направлении. — Оукс и его жена владеют большой рыжей ообакой, которая лает по ночам. — Он задумался. — Кажется, у Эда Смита есть кот. Он держит его в квартире, никому не показывает. Может, просто хвастается.

Рик склонился над овцой, пошарил в густой белой шерсти (она, по крайней мере, была настоящая) и решительным рывком вскрыл тщательно замаскированную контрольную панель, обнажая механизм.

— Видите? Теперь вам понятно, почему мне так необходим ваш жеребенок?

Барбур некоторое время молчал, не зная, что сказать.

— Эх, бедняга вы… И так было все время?

— Нет. — Рик захлопнул панель и, выпрямившись, повернулся к соседу лицом. — Сначала у меня была настоящая овца. Ее нам подарил перед эмиграцией отец жены. Потом, примерно год назад, я вышел на крышу и увидел, что она лежит на боку, не в силах подняться. Помните, я тогда возил ее к ветеринару? Вы были наверху и видели это.

— Вы ее подняли, — сказал, припоминая, Барбур. — Да, вам удалось поднять ее, но через пару минут она снова упала.

— У овец болезни не такие, как у людей, — сказал Рик. — Их много, но симптомы — одни и те же. Овца не может подняться, но что с ней — растяжение связки на ноге, или же столбняк, — определить невозможно. Моя умерла от столбняка.

— Здесь? — удивился Барбур. — На крыше?

— Сено, — объяснил Рик. — Вернее, проволока, которой оно было обвязано. Я снял ее не всю, и Гручо поцарапался. Я отвез его к ветеринару, но было уже поздно. Мысли о нем не давали мне покоя, и вот однажды я позвонил в одну мастерскую, где монтируют животных. Они взяли фотографию Гручо и сделали мне вот это.

Он кивнул на эрзац-овцу, которая продолжала мирно жевать, не теряя надежды на обнаружение овса.

— Отличная работа. И времени на уход требуется почти столько же, сколько я тратил на Гручо. Но…

Рик пожал плечами.

— …это совсем не то, — закончил за него фразу Барбур.