– Строительных рабочих готовит, - ответил я. Мне было противно смотреть на этого человека. И хоть неудобно было себя хвалить, я добавил: - Он почувствовал, что человек хочет по-настоящему работать.

– А я, значит, не хочу? - насторожился одноглазый. А ну-ка клади капусту обратно за оскорбление при служебных обязанностях!

Я выложил из мешка мокрый кочан.

– Вот так! А теперь можешь его взять обратно. И ты не раздражай мои нервы.

Как таких дураков держат на работе, не понимаю. А может быть, это он только со мной так себя ведет, издевается?

Мне очень хотелось размахнуться мешком картошки и трахнуть этому типу по роже. И в правлении он мне помешал, и тут кочевряжится… Но я должен был терпеть. Чуть бы я взбунтовался, он мог закрыть свою кладовку и сказать:

«Зайдете завтра!». А до завтра мы ждать не могли.

По дороге к шалашу со мной произошло еще одно событие.

На узкой тропинке, которая шла через высокую рожь, я встретил Нарика и Гарика. Они словно меня поджидали.

– А ну, постой-ка! - схватил меня за мешок длинноволосый Нарик. - Ты что несешь?

– Картошку, - ответил я и хотел пройти мимо.

– А ты не торопись, - загородил дорогу щуплый Гарик, растопырив руки. - Положи на землю, мы сейчас проверим. На колхозном поле выкопал?

– Я в кладовой получил.

– У Филимона? - спросил Гарик и прикрыл свой левый мышиный глаз.

– У Филимона.

– А где накладная?

– Какая накладная?

– При каждом товаре должен быть документ! - сказал Нарик и дал мне затрещину.

Дело оборачивалось худо. Драться я не мог. На спине у меня лежал мешок, а в правой руке я нес банку с медом.

Я втянул голову в плечи и спросил:

– Двое на одного, да?

Но они меня даже не удостоили ответом. Гарик нахально засунул указательный палец в банку и облизал его.

– Нарька! - вдруг обрадовался он. - Сплошная потрясенка! Ей-богу, мед!

Если бы у меня в руках был тот самый дрын, который мы изготовили для врагов в шалаше, ух и устроил бы я этим типам медовое угощение!

Пусть они вдвоем в конце концов и отдубасили бы меня - один Нарька был в два раза выше меня, - но кому-нибудь я бы все-таки оставил на память фонарь. Я парень был отчаянный. Помирать - так с треском!

А теперь я должен был стоять и смотреть, как эти два На-Гарика (так мы их стали называть чуть позже), отняв у меня банку, макали в нее пальцы и пожирали мой труд.

Я не понимал, в чем дело. Почему они напали на меня? И только когда они вылизали весь мед и забросили банку в рожь, я понял.

Нарик поднес к моему носу кулак и сказал:

– На, понюхай. Чуешь, чем пахнет? Будете Зойку к себе зазывать, сделаем из вас антрекоты с гарниром.

– И студень! - добавил Гарик и тоже поднес кулак к моему носу. - Ультиматум предъявлен, а за остальное пеняйте на себя!

– Мы ее не зазывали, - сказал я, - Она сама к нам приходит.

– А кто ей пишет любовные записочки, как вы там называете… из Кара-Бумбы? - Гарик толкнул - меня плечом и вынул из своего кармана записку Владимира Сергеевича: - «Зоя! Я вас очень прошу, достаньте немножко пенициллина. Я». Это не ваше послание?

Я был поражен: значит, Лешка тоже побывал в их лапах?!

– Вам ясно наше предложение? Вы свободны!

И, получив от Нарика оплеуху, я отправился восвояси. Владимира Сергеевича я застал у костра. Он помешивал кофе. Черно-бурая пена, словно лихо сдвинутый набок берет, лежала на кастрюле.

Под удивленным взглядом Владимир Сергеевича я сбросил на землю мешок и спросил:

– Ну, как себя чувствуете?

– Немножко отпустило… Только слабость, - через силу улыбнулся Владимир Сергеевич. - А это что? - Он указал ложкой на мешок.

– Первый заработок! - сказал я. - Я тут еще немножко гуляшу принес. А Лешка еще не приходил?

– Пришел.

– А где он?

– Твой дружок арестован! Вот такие дела, - бесстрастно сказал Владимир Сергеевич.

– Как арестован?

У меня задрожали коленки.

– А очень просто: схвачен и брошен в кутузку! За темные махинации с фотоаппаратом!

– И он уже сидит?

– Сидит!

– И что теперь будет - суд?

– Сначала следствие, а потом суд.

– Надо немедленно поехать в Москву к его маме! - не на шутку всполошился я.

– Не надо! - вдруг раздался из шалаша Лешкин голос. - Судить судите, а моей маме ничего не говорите!

– Арестованный, молчать! - приказал Владимир Сергеевич и обратился ко мне: - В нашем коллективе морально-бытовые разложения.

– А что же он натворил?

У меня уже немного отлегло от сердца.

– Да ерунда какая-то! Меня оклеветали, а вы уж тут раскудахтались! - сказал Лешка, высунув из шалаша голову.

– Я кому сказал? - прикрикнул на него Владимир Сергеевич. - Будешь разговаривать только на следствии!

– Ха-ха! Следствие! Это беззаконие! - отозвался Лешка. - Требую прокурора!

Владимир Сергеевич ему больше не отвечал. Он с интересом выкладывал из мешка мое добро и, подробно расспросив о том, где я его достал, радостно воскликнул:

– Вот молодец! Хвалю. Сейчас будем ужинать. И так как у нас сегодня праздник по случаю первого заработка, с нашего масла запрет я снимаю.

– Ура-а! - закричал из шалаша Лешка.

– А ты не радуйся, это тебя не касается! - ответил Владимир Сергеевич.

– Мне сегодня из-за вас морду набили, - проворчал Лешка, - а вы меня голодом морите! Где справедливость?

– Ты знаешь, чем этот ребенок около дома отдыха занимался? - посмотрев на меня, сказал Владимир Сергеевич.

– Чем?

– Кустарным промыслом!

– Не понимаю.

– А тут и понимать нечего. Он фотографировал отдыхающих! И брал с них деньги. По гривеннику за карточку. Я мешки за гривенник таскал, а он карточки! Набил полные карманы денег и сказал, что завтра принесет снимки. Ну, все были довольны, а потом один из отдыхающих хотел ему помочь вытащить кассету, раскрыл фотоаппарат, и оказалось, что в нем не двигается пленка.