снисходительная жалость вперемежку со слегка брезгливым интересом — тоже не подарок. Каждый справлялся с этим, как мог. Например Олег Успенский бремя своей национальной принадлежности нес гордо, как рыцарский герб, и всюду козырял тем, что он русский. Эндрю в детстве тоже был такой — пока за спиной стояли всеми уважаемые родители. А оставшись сиротой, наоборот, старался не высовываться, быть как все. Но рано или поздно ему все равно напоминали, кто он.
Самым обидным в положении русского на Земле было то, что никто его ни в чем не упрекал. Еврею могли сказать, что это его сородичи устроили страшную Полночь, натравив друг на друга все нации планеты. Американцу — что именно хитрожопые Штаты поимели с этого дела больше всех. Французу — что он жадина. Немцу — что тупой. Итальянцу — что слишком много размахивает руками и вообще макаронник. Этнических британцев презирали за высокомерие, скандинавам говорили, что они все «отмороженные». А на русских просто смотрели косо. И заочно обвиняли в том, что они сами себя угробили. Ах, какая была великая страна, родина лучших поэтов и писателей, гениальных конструкторов и прекрасных артистов. Ах, с каким благоговением мы от нее ждали, что вот-вот она нам что-то скажет такое, от чего мы все резко станем лучше, чище, умнее! Тысячу лет ждали! А Россия, вместо того чтобы сделать нас высокодуховными и донельзя нравственными, опустила в свои несметно богатые закрома атомные мины и взорвала их под ногами китайских полчищ… Ну не сволочи ли вы после этого, русские, а?
Эндрю сидел в камере и, неприязненно кривясь, переваривал услышанную от майора жестокую правду.
«Чтобы стучать, у меня американцев навалом, — сказал майор. — Это дело у них в крови. А ты как крутил гениально свои гайки, так и будешь их крутить. Ну, по рукам?»
Эндрю молча набил на «доске» свой личный номер и приложил ладонь к сканеру отпечатков.
«Умница, — сказал майор. — Теперь слушай внимательно. К тебе на днях зайдет капитан Риз с «Горбовски». Предложит идти с ним в подпространство или как его там… Ты соглашайся».
«Ты чего, майор, ohuel?» — спросил Эндрю.
Майор возвел глаза к потолку, вспоминая русское слово.
«А-а, — сказал он. — Нет, парень, это ты обо мне нехорошо думаешь. Проблемы менталитета как раз у капитана Риза. Он действительно намерен опробовать нуль-Т-принцип. А нам это сейчас абсолютно ни к чему. Понимаешь, «Горбовски», конечно, аппарат сырой. Но кто его знает, вдруг у Риза получится нуль-транспортировка? Шансы пятьдесят на пятьдесят, что он не только нырнет в подпространство, но и вынырнет обратно. Вот в чем беда-то. А сменить этого шизофреника Риза на более-менее нормального мужика, которому помирать неохота, мы уже не можем. Его концерн «Хэви Индастриз» перекупил у военных с потрохами. Этого психа теперь даже пристрелить нельзя, сочтут за экономическую диверсию».
«Ничего не понимаю, — сказал Эндрю. — С каких пор Земле не нужен нуль-Т-звездолет?»
«Эпоха космической экспансии окончена, друг мой, — объяснил майор. — Главное сейчас — возродить Землю. Начать ее копать и возделывать. А если нуль-Т окажется реальной штукой? Каковы шансы, что остатки землян не потребуют срочно отправить их к едрене матери, где воздух почище и трава растет? Тут-то интересы Совета Директоров и расходятся с интересами монополий. Компаниям нынешнее положение дел надоело. Им нужна колонизация новых миров, чтобы строить там собственные государства, на свой вкус. Обанкротился народный капитализм, понимаешь? А Совет Директоров хочет сохранить то, что есть. И пока нуль-Т не работает, так и будет. Осознал?»
«Осознал, — кивнул Эндрю. — Вы хотите, чтобы «Горбовски» дальше орбитальных верфей не улетел».
«Пусть летает куда угодно, — улыбнулся майор, — только на обычной ядерной тяге. Как думаешь, это тебе по зубам?»
«Надо схему посмотреть», — сказал Эндрю. Майор достал из кармана диск, зарядил его в терминал и вывел на экран список документации по «Горбовски».
«Изучай пока, — предложил он, отстегивая от терминала пол винчестера, — а я завтра к тебе загляну».
Эндрю от такой щедрости буквально обалдел. То ли майор не понимал до конца, с кем имеет дело. То ли психологи тюремной медкомиссии, не разобравшись в загадочной русской душе, сказали ему, что заключенный Вернер сломлен и готов сотрудничать. Так или иначе, через два часа ожесточенного стука по контактам Эндрю уже располагал программным обеспечением получше того, что майор унес в кармане. К рассвету вышел в локальную сеть тюрьмы. И с глубоким огорчением заключил, что бежать — во всяком случае отсюда — действительно номер дохлый. Тогда он раздраженно глянул на схему «Горбовски» и увидел, что красиво испортить это чудо техники сумеет голыми руками за пять минут.
«Ладно, майор, — сказал он на следующий день особисту. — Тащи сюда этого маньяка».
Через неделю у Эндрю состоялся примечательный разговор с капитаном Ризом, в ходе которого Вернер мучительно сдерживал эмоции, дабы не рассмеяться. Возможно, капитан Риз и был маньяком, но дураком не был точно. Ему хотелось жить, в нуль-Т он не верил, и главным желанием капитана было не дать кораблю уйти в подпространство. Вслух этого Риз не говорил. Более того, на словах он нес ахинею, доказывая Эндрю, как надежен «Горбовски» и как лихо они прокатятся на нем по неведомым мирам. Но рукой капитан нервно, будто настоящий псих, цеплялся за плечо Эндрю. И вовсю отбивал на нем морзянку. Эндрю в ответ ласково придерживал сумасшедшего за колено, стараясь не слушать его словесный понос. И в свою очередь правдоподобно возражал и упирался ради успокоения встроенной неизвестно в какой угол скрытой камеры слежения.
Когда довольный Риз ушел, Эндрю даже подумал: а не доказать ли майору свою преданность и не заложить ли этого мужика, благо Риз ничем не рисковал. Но по зрелом размышлении понял, что, во-первых, Риза тогда могут счесть нормальным и все-таки по старой памяти расстрелять за угробленных десантников и сорванную операцию. Во-вторых, фокус с морзянкой еще мог пригодиться. Кроме того, как ни выгодно было начать карьеру секретного агента с качественного доноса, стучать Эндрю все-таки было противно.
Трибунал не поскупился и обрадовал лейтенанта Вернера пожизненной каторгой с лишением наград и звания. Но майор не соврал: вместо этапа на Ганимед Эндрю сменили меру пресечения и до отправки на «Горбовски» послали в закрытый тренировочный лагерь для таких же штрафников. Отличие Вернера от остальных было в том, что его расконвоировали, поселили отдельно и зачислили в обслуживающий персонал.
А вскоре попросили согласиться на предложение зэков поколдовать с охранной системой. Группа заключенных собиралась в бега, и особисты хотели, чтобы побег частично удался. Человек пять лишних охранники должны были застрелить, а вот двоим полагалось из лагеря уйти. Эндрю, скрипя зубами, кивнул. Договариваться к нему пришел один из будущих трупов, красивый юноша с мягким лицом и приятными манерами. В оплату услуг он предложил Эндрю пистолет с двумя патронами, литр браги и себя. Вернер заглянул в глаза человеку, который должен со дня на день умереть не без его помощи, и чуть было не сказал ему: «Не ходи». Но вспомнил, что сам тоже очень любит жизнь, взял бутылку, а от пистолета и сексуальных услуг холодно отказался.
Юноша заработал пулю в затылок у самой границы лагеря, и Эндрю утешал себя тем, что парень хотя бы не мучился.
«Как тебе понравилась его попка? — спросил майор. — Или ты его в ротик?»
«Я не по этой части», — ответил Эндрю.
«Будешь, — пообещал майор. — Тебе еще здесь сидеть не пересидеть».
«Это как?» — удивился Эндрю.
«Ты не пойдешь на «Горбовски», — объяснил майор. — Есть дело посерьезнее. Через месяц-другой. Не пожалеешь, честное слово. Секретная миссия. Гордись, парень, будешь трудиться на благо всей планеты».
Эндрю выругался по-русски, чем очень майора развеселил, и ушел к себе. Заработанную предательством бражку он распил с начальником лагеря и вместе с ним на служебной машине уехал в бордель. На руке Эндрю красовался браслет-определитель, снять который можно было, только отрубив кисть. Эндрю вскрыл браслет на глазах у начальника, но тот ему посоветовал не отключать маячок. Иначе в лагере поднимется дикий шухер и поездка к бабам выйдет скомканной, то есть потрахаться они успеют, а посидеть по-человечески — нет.
«Впрочем, — философски заключил начальник, — тебе-то, русскому, и браслет ни к чему. И так найдут».
«У меня на морде написано, что я русский?» — взвился Эндрю.
«Да, — твердо сказал начальник лагеря. — Заявляю как полицейский офицер. Не убежать тебе, Энди, даже и не думай. Все равно поймают, раньше или позже. И тогда — к стенке».
«Куда же мне деваться?» — спросил Эндрю упавшим голосом.
«Наверх, — сказал начальник. — Только наверх. Но учти, путь этот для тебя простым не будет».
«Догадываюсь, — кивнул Эндрю. — Вот, пятеро уже на моей совести».
«Ой, какая ерунда! — рассмеялся начальник. — Тебя еще лично заставят шлепнуть кого-нибудь. Статья-то твоя пока не расстрельная. Да и само дело липовое. Перед гражданским судом оно бы вмиг развалилось. А вот когда у тебя за плечами реальное убийство будет, да такое, за которое не только военный трибунал, но и гражданские к стенке поставят… Вот тогда по особистским меркам ты и будешь готов к работе. И действительно поедешь наверх. А едва дернешься, как тебя — за шиворот, обратно вниз и пулю в лоб. И никакие астронавты не отмажут, потому что одно дело — полковнику рыло начистить, а совсем другое — убить невинного человека».
Так, мирно беседуя, они и доехали до публичного заведения, откуда их под утро вышибли пинками, заливающихся пьяной слезой и всех в блевотине.
Эндрю повезло: он не успел лично ни убить кого-нибудь, ни даже заложить. Не прошло и дня, как дюжие молодцы из военной полиции завязали ему глаза, сунули в машину и отвезли куда-то, где оказался все тот же майор, а помимо него — целая комиссия во главе с двухзвездным генералом. Комиссия долго компостировала мозги лейтенанту-штрафнику, выясняя, как у него с чувством долга и гражданской ответственностью. А потом выдала такое, что Эндрю от изумления чуть в обморок не упал.
«Есть мнение, что адмирал Успенский слегка не в себе, — заявил генерал. — Похоже, устал человек. Теряет контакт с реальностью. Сейчас на носу роспуск флота, и адмирал может сгоряча выкинуть какой-нибудь опасный номер. Понимаешь, лейтенант, у адмирала серьезные личные проблемы, ему родственники простить не могут, что он воевал, и все такое… Короче говоря, у него нет причин спускаться вниз. Никому он на Земле не нужен. И адмирал все чаще говорит прилюдно, что разгонять флот не стоит. Успенский хочет уберечь свой внутренний мир. А его внешняя оболочка — круизер «Пол Атридес». Вдруг адмиралу придет в голову угнать корабль или что-нибудь еще в этом роде? Ты как думаешь, это реально?»
Обескураженный Эндрю подобрал отвалившуюся челюсть. Он-то твердо знал, что Рашен может угнать не только свой корабль, но и половину флота взбунтовать. Если, конечно, дураки снизу заденут адмирала за живое своей поспешной демилитаризацией. Рашен с его психологией вольного художника был, на взгляд Эндрю, с армией несовместим. Он не служил, как другие, а старался выжать из службы максимум удовольствия. Конечно, особист с генеральскими звездами делал из мухи слона. Но Эндрю давно не видел Рашена и мог предположить, что сейчас, болтаясь на орбите без дела, адмирал начинает потихоньку звереть.
«Мы хотим оградить адмирала от неприятностей, — сказал особист. — Ты ведь не желаешь Успенскому зла, лейтенант?»
Эндрю буркнул, что нет, разумеется, не желает.
«Когда ты всю жизнь бороздишь космос, а у тебя вдруг хотят отнять корабль, очень легко переступить черту и послать всех на хер, — продолжал генерал. — Но с этого пути уже не повернешь назад. Можно только идти дальше. А значит, сначала угрожать оружием, потом отстреливаться, а потом… Мы не хотим, чтобы адмирал оступился. Как думаешь, это правильно?»
Эндрю только хмыкнул, потому что вопрос не требовал ответа.
«Самое обидное, что Успенского все предали, — вступил майор. — Адмирал Кёниг пытается его утопить, гражданские мечтают подставить, сын от него фактически отказался… И всем очень хочется, чтобы он сорвался и наделал глупостей. Нельзя сказать, будто у врагов Успенского мало оснований его не любить. Ты сам знаешь, он совсем не пай-мальчик. Он такой… Русский воин. И сейчас он одинок как никогда. И очень зол. Пришло время о нем позаботиться. Не скрою, мы это делаем без особого удовольствия. Уж наше ведомство от него натерпелось… Но умнее проявить к господину Успенскому сострадание, чем довести его до нервного срыва. Ты ведь ему друг, лейтенант. Был, во всяком случае».
«Да я… — промямлил Эндрю. — Ну конечно. Нет, разумеется… Только я надеюсь, мне не придется ничего такого… Вы понимаете?»
«Мы знаем о ваших отношениях все, — сказал майор. — И мы не шарашкина контора, а военная контрразведка. Мы не предложим тебе ничего бесчестного. Ты просто выручишь человека, попавшего в беду».
