распоряжении, как только понадобится. После этого, однажды утром я призвала к себе моего супруга.

— Вот что, милостивый государь, — сказала я ему. — У меня к вам два весьма важных вопроса; не знаю, что вы ответите мне на первый, зато на второй вы вряд ли можете мне ответить сколько-нибудь удовлетворительным образом; между тем, уверяю вас, вопрос этот весьма существенен как для вас самих, так и для дальнейшей нашей жизни, где бы она ни протекала.

Слова мои не слишком его смутили, ибо произнесены они были в игривом тоне.

— Ну что ж, душа моя, — сказал он, — задавайте ваши вопросы. Я же постараюсь ответить вам со всей откровенностью.

— Итак, — сказала я, — вопрос первый:

Вы изволили взять себе в жены некую особу, даровать ей дворянский титул, посулив ей титул еще более высокий в другой стране; задумывались ли вы, милостивый государь, над тем, в состоянии ли вы удовлетворить все ее притязания на пышность, когда она окажется на чужой земле, и содержать англичанку, отличающуюся гордостью и тщеславием, а, следовательно, и расточительностью? Короче говоря, спрашивали ли вы себя о том, в состоянии ли вы ее содержать?

Второй: Вы изволили взять себе в жены некую особу, засыпаете ее дорогими подарками, содержите ее, как принцессу, и даже подчас именуете ее этим титулом; каково же, извольте отвечать, приданое, которое вы за нею взяли? Какую прибыль принесла она вам? Каково ее имущество, что вы окружаете ее такой пышностью? Боюсь, что вы поднимаете ее выше, нежели то позволяет ее состояние, и уж, наверное, полагаете ее состояние большим, нежели оно есть на самом деле; убеждены ли вы в том, что не попались на удочку и не наградили высоким титулом нищенку?

— Хорошо, — сказал он, — еще какие у вас ко мне вопросы? Лучше собрать их все воедино, и я, быть может, на все их отвечу в нескольких словах, так же, как и на эти два вопроса.

— Нет, это все — во всяком случае, на сегодня, — сказала я. — Это и есть два моих важных вопроса.

— Хорошо же, — говорит он. — Отвечу вам в двух словах, что я отнюдь не раб своих обстоятельств, а полновластный хозяин их, и могу, не наводя дальнейших справок, сообщить моей жене, что полностью в состоянии содержать ее соответственно ее титулу, куда бы она со мной ни поехала, и это — независимо от того, возьму ли я хоть один пистоль из ее приданого и имеется ли у нее таковое вообще или нет. И поскольку я никогда ее не спрашивал, есть ли оно у нее, да будет ей известно, что мое уважение к ней не зависит от этого обстоятельства и что ей не придется сократить свои расходы, даже если она не принесла мне никакого приданого; более того, если она соблаговолит поселиться со мною в моем отечестве, у нее будет титул благороднее теперешнего, и все связанные с этим расходы я беру на себя и даже не прикоснусь к ее имуществу; я полагаю, — заключил он, — что сказанное является ответом на оба ваши вопроса.

Он проговорил это тоном гораздо более важным, нежели я, когда задавала ему свои вопросы, и облек свою речь в самые учтивые выражения, так что и я была вынуждена, отбросив шутки, отвечать ему серьезно.

— Душа моя, — сказала я, — задавая свои вопросы, я лишь шутила, однако с помощью их я хотела завести серьезный разговор, а именно, поскольку мы собрались переезжать, поведать тебе то, что тебе следует знать о настоящем положении наших дел и о том, какое приданое я принесла тебе как жена, как им распорядиться, и тому подобное. Поэтому, — сказала я, — прошу тебя сесть и ознакомиться с тем, что тебе выпало в этой сделке; надеюсь, ты убедишься, что жена твоя не бесприданница.

На это он сказал, что, поскольку я желаю говорить всерьез, он просил бы меня отложить разговор до следующего дня, — и тогда на утро после свадьбы, мы, по примеру бедняков, начнем шарить у себя по карманам и посмотрим, на что мы можем рассчитывать.

— Отлично, — сказала я, — с превеликим моим удовольствием.

На этом наш разговор тогда и окончился.

После обеда супруг мой, объявив, что ему нужно наведаться к ювелиру, через три часа возвращается с носильщиком, навьюченным двумя большими сундуками; за ними идет слуга и несет еще один сундук, насколько я могла приметить, столь же тяжелый, что и те, какие были у носильщика, ибо бедняга весь обливался потом. Муж отпустил носильщика и вновь отправился куда-то со своим слугою; возвратившись поздно ввечеру, он привел еще одного носильщика с узлами и ящиками и приказал все это поднять в комнатку, соседнюю с нашей спальней. Утром же он велел внести туда большой круглый стол и начал вынимать содержимое сундуков.

Все они оказались набитыми конторскими книгами, деловыми бумагами и пергаментными листами, иначе говоря, документами и расчетами, а все это для меня ничего не значило, поскольку я в них не разбиралась. Он между тем разложил все эти бумаги по столу и стульям и занялся ими. Я удалилась, а он так был поглощен своими бумагами, что долгое время даже не замечал моего отсутствия. Но когда он покончил с бумагами и перешел к маленькой шкатулке, которую принес вместе с тяжелыми сундуками, он вновь меня призвал.

— Ну, вот, — сказал он, назвав меня своей графинюшкой, — теперь я готов ответить на ваш первый вопрос; соблаговолите присесть, пока я открою этот вот ларец. Сейчас мы с вами рассмотрим, как обстоят наши дела.

Итак, мы открыли ларец. В нем оказалось то, чего я никак не ожидала, ибо полагала, что имущество его скорее уменьшилось, нежели прибавилось; но он показал множество векселей на золотых дел мастеров, а также акции Английской Ост-Индской Компании в общей сложности на 16000 стерлингов; затем он вручил, мне девять векселей на Лионский банк во Франции и два — на Парижскую Биржу, составляющие вместе 5.800 крон per annum[123], или, как здесь говорят, годовой ренты; и, наконец, чек на 30.000 риксдалеров[124], хранившихся в Амстердамском банке, не считая различных драгоценных камней и золотых украшений фунтов на 1.500 или 1.600, среди которых было прекрасное перламутровое ожерелье достоинством около 200 фунтов; последнее он извлек из ларца и собственноручно надел мне на шею, говоря, что это не должно приниматься в расчет.

Я была столь же обрадована, как и удивлена, и с неизъяснимым восторгом приняла известие, о том, что он так богат. «Теперь я вижу, — сказала я, — что вы и в самом деле в состоянии сделать меня графиней и поставить дом соответственно этому высокому титулу». Короче, он был несказуемо богат, ибо сверх всего показал мне — для того он и углубился утром в свои бумаги, — какие деловые триумфы ему удалось одержать за морем; так, у него имелись восьмая доля в торговом судне Ост-Индской Компании, которое сейчас находилось в плавании, текущий счет у испанского негоцианта в Кадисе, около 6.000 фунтов ссуды под залог нескольких кораблей, плывущих в Индию, и большой груз товаров, который он поручил португальскому купцу сбыть в Лиссабоне[125]; таким образом, у него было расписано в бумагах еще 12000 фунтов, так что вместе все это составляло около 27.000 фунтов стерлингов, иначе говоря, 1.320 фунтов годового дохода.

Я остолбенела, «узнав о таком богатстве. И было с чего! Долгое время я не могла и слова вымолвить, он же все еще был занят своими бумагами. Через некоторое время, когда я уже готовилась высказать свое удивление, он остановил меня словами: „Погоди, душа моя, — сказал он, — это еще не все“. Затем извлек какие-то пергаментные свитки со старыми печатями, в которых я ровно ничего не понимала, и объяснил, что это право на возвращение ему отцовского имения, а также закладная на 14 000 риксдалеров, по которой ему предстояло взыскать с прежнего владельца, что вместе составляло еще 3 000 фунтов.

— Изо всего этого, однако, я должен выплатить кое-какие долги, — сказал он, — и притом довольно изрядные.

Во-первых, объяснил он мне, у него было запутанное дело с теми самыми 8 000 пистолями, из-за которых у него шла тяжба в Париже, решившаяся не в его пользу, — это-то и был тот самый урон, о котором он мне сказывал, вынудивший его с досады оставить Париж; затем было еще несколько долгов, составлявшие в сумме около 5 300 фунтов стерлингов; однако, за вычетом всего, у него оставалось 17 000 фунтов чистого капитала наличными и годовая рента в 1 320 фунтов.

Наконец, наступила моя очередь заговорить.

— Что же, — сказала я, — весьма прискорбно, конечно, что столь состоятельный джентльмен вынужден приехать в Англию и жениться на бедной; однако пусть никто не попрекнет меня тем, что я утаила то немногое, что имею, и не вложила в общую кассу.