показаться ей и посмотреть, узнает она меня или нет. Но Эми отговорила меня, опасаясь — и вполне основательно — как бы я, поддавшись внезапному порыву материнского чувства, не выдала себя. Так что я решила покуда повременить.
Эти два обстоятельства, почему я о них и упоминаю, заставили меня задуматься о моем образе жизни и решить покончить с ним совсем, дабы моих близких не коснулось позорное пятно и я была в состоянии смело показаться собственным детям, собственной своей плоти и крови.
Была у меня еще и другая дочь, но сколько мы ее ни разыскивали, еще целых семь лет после того, как нашли старшую, мы не могли напасть на ее след. Пора, однако, вернуться к повести о моей жизни.
Теперь, когда я отчасти порвала с прежним своим положением, я могла рассчитывать на то, что и прежние мои знакомства прекратятся, а с ними вместе то мерзостное и гнусное ремесло, которым я так долго промышляла. Казалось бы, двери, ведущие к исправлению, если бы только я в самом деле искренне к нему стремилась, широко распахнулись передо мной. Однако мои старые знакомцы, как я их называла, разыскали меня в Кенсингтоне и стали вновь ко мне наведываться, и притом чаще, чем мне бы того хотелось. Но уж раз мое местопребывание сделалось известным, избавиться от их посещений можно было лишь недвусмысленным и оскорбительным для гостей отказом их принять, я же тогда еще не настолько утвердилась в своем новом решении, чтобы пойти на такое.
Хорошо уже было то, что мой старый и похотливый бывший фаворит, отныне ставший мне отвратительным, совсем от меня отстал. Однажды он, было, ко мне пришел, но я велела Эми сказать ему, что меня нет дома. Она произнесла это таким тоном, что милорд на прощание оказал ей холодно: «Ну что ж, миссис Эми, ваша госпожа, я вижу, не желает, чтобы ее посещали, передайте ей, что я больше не стану ей докучать — никогда». И уходя, еще дважды или трижды повторил: «никогда».
Мне было немного совестно, что я так жестоко с ним обошлась, ведь как-никак я от него получила немало подарков; но, как я уже говорила, он сделался мне противен, и если бы я решилась перечислить некоторые из причин, благодаря которым он мне опротивел, я думаю, всякий бы одобрил мой поступок; но эту часть невозможно обнародовать, так что я оставляю ее и возвращаюсь к своему рассказу.
Я начала, как уже говорилось, подумывать о том, чтобы отстать от своей прежней жизни и начать новую, к чему меня больше всего побуждала мысль о том, что у меня трое уже взрослых детей, а я меж тем — в том положении, в каком пребываю сейчас, — не могу с ними общаться или хотя бы открыться им; мысль эта весьма меня огорчала. Наконец, я заговорила об этом с моей камеристкой Эми.
Как я уже рассказывала, мы жили в Кенсингтоне, и хоть я и порвала со своим старым греховодником лордом ***, все же, повторяю, ко мне продолжали наведываться кое-кто из моих старых знакомых, и, короче говоря, в городе я была известна многим, и, что хуже, известно было не только мое имя, но и репутация.
Как-то утром, лежа в постели рядом с Эми, я предавалась своим печальным размышлениям, и та, слыша, как я вздыхаю, спросила, не захворала ли я.
— Да нет, Эми, — сказала я, — на здоровье свое я жаловаться не могу, но на душе у меня неспокойно; вот уже давно, как меня сосет непрестанная забота.
И тут я ей сказала, как меня убивает то, что я не могу ни обнаружить себя родным моим детям, ни завести друзей.
— Но отчего же? — спросила Эми.
— Посуди сама, Эми, — говорю я. — Что скажут мои дети, когда узнают, что их матушка при всем ее богатстве — всего-навсего шлюха, да да, самая обыкновенная шлюха! Что же до знакомств, пойми, мой друг, какая порядочная дама захочет водить со мной, шлюхою, знакомство, какой дом согласится открыть мне, шлюхе, свои двери?
— То правда, сударыня, — отвечает Эми, — но здесь уж ничего не поделаешь — прошлого не воротишь.
— Знаю, Эми, что прошлого не воротить, но если б можно было хотя бы очиститься от сплетен?
Эми же мне в ответ:
— Право, сударыня, — говорит она, — я не знаю, как вам от них избавиться — разве что нам снова поехать в чужие края, поселиться среди чужого народа, где никто нас не знает, никогда не видел и не скажет поэтому, будто знал или видел нас раньше.
Эти слова Эми подали мне новую мысль, которою я тут же с нею « и поделилась.
— А что, Эми, — сказала я, — что если мне покинуть эту часть города и жить где-нибудь в другом его конце, словно никто никогда не слыхал обо мне прежде?
— Это бы можно, — говорит Эми, — да только вам тогда следует отказаться от вашей пышной свиты, выездов, карет, лошадей и лакеев, переменить прислуге ливрею, да и собственные ваши наряды тоже, а если бы можно, и само лицо ваше переделать.
— Вот и хорошо, — сказала я. — Так я и сделаю, Эми, и сделаю тотчас, ибо не могу больше жить этой жизнью ни минуты!
Эми несказанно обрадовалась моему решению и со всей присущей ей стремительностью тотчас принялась хлопотать; не любительница мешкать Эми заявила, что дело это не терпит отлагательства.
— Хорошо, Эми, — сказала я, — поедем, когда ты скажешь, но как; нам приняться за дело, с чего начать? Не можем же мы в один миг рассчитать прислугу, отделаться от лошадей и кареты, бросить дом и преобразиться в новых людей! Прислугу надо предупредить заранее, все добро, лошадей и прочее продать, да и мало ли еще хлопот?
Все эти задачи нас смутили, и дня два или три мы ломали голову, как: их побыстрее разрешить.
Наконец Эми, которая отличалась большой сообразительностью в предприятиях такого рода, предложила мне следующий, как она это называла,, план действий.
— Я придумала, если вы еще не отказались от вашей мысли, сударыня, — сказала она, — я придумала план, как вам переменить весь ваш облик и обстоятельства в одни сутки и за двадцать четыре часа измениться так, как вам не удалось бы и за двадцать четыре года.
— Отлично, Эми, — сказала я, — рассказывай сбой план, одна мысль о нем доставляет мне радость.
— Слушайте же, — сказала Эми. — Позвольте мне съездить сегодня в город, там я разыщу какое-нибудь честное, порядочное семейство, и, попрошу их сдать комнаты даме из провинции, которая желает провести в Лондоне полгода вместе со своей родственницей (то есть со мной), состоящей при ней в качестве прислуги и компаньонки, и договорюсь, что вы будете платить им помесячно за кров и за стол.
— В дом этот, — продолжала она, — если он придется вам по душе, вы можете переехать хотя бы завтра утром, в наемной карете, прихватив с собой из людей одну меня, а из добра все те платья и белье, какие вам угодно (разумеется, самые простые); переехав, вы можете больше никогда не возвращаться сюда (Эми имела в виду дом, в котором мы находились, сейчас), и не видеть никого из челяди. Я между тем всем им объявлю, что вы уезжаете по срочным делам в Голландию, не нуждаетесь более в прислуге и предложу им приискать себе место; с теми же из них, кто этого пожелает, я тут же рассчитаюсь, выдав им жалование вперед за месяц. Затем я попытаюсь как можно выгоднее продать вашу мебель; что касается кареты, ее можно перекрасить и заново обить, сменить упряжь, сукно на козлах и тогда вы можете либо держать ее у себя, либо продать — это по вашему усмотрению. Главное, чтобы ваше новое жилище находилось в какой- нибудь глухой части города — и тогда вас никто ни за что не узнает, все равно как если бы вы никогда прежде не были; в Англии.
Таков был план Эми, и он так пришелся мне по душе, что я решил тотчас ее отпустить на розыски нового жилища, и даже сказала, что поеду с ней сама. Эми, однако, отговорила меня, сказав, что ей придется долго рыскать и шнырять в поисках подходящего жилья, и я не столько помогу ей, сколько помешаю; я не стала спорить.
Словом, Эми отправилась и пропадала пять долгих часов; зато, когда она вернулась, я по ее лицу увидела, что она не потеряла времени даром. Она ввалилась, смеясь и отдуваясь: «Ах, сударыня! — воскликнула она, — я угодила вам так, как вам и не снилось!» И рассказала мне, что нашла дом в подворье возле Минериз[98], куда она попала совершенно случайно. Там оказалась семья, состоящая из одних женщин, так как хозяин дома уехал в Новую Англию[99], а у хозяйки четверо детей; она держит двух служанок, живет в достатке, но скучает без общества и поэтому согласилась взять постояльцев.
