сумму женщине, имеющей 2000 фунтов годового доходу».

Итак, после долгих разглагольствований о сем предмете, заверяя меня, что не преследует каких-либо корыстных целей, не покушается на мое богатство и не намерен меня ограбить (чего, к слову сказать, я нимало не боялась, ибо я слишком много внимания уделяла своим денежкам, чтобы расстаться таким путем хотя бы с малой долей их), он принялся рассуждать о любви, предмете, столь для меня смехотворном, когда он не соединен с главным, то есть с деньгами, что у меня едва хватило терпения выслушать его до конца.

Я, впрочем, держалась с ним любезно и дала понять, что в состоянии выслушать гнусное предложение, не оскорбляясь, но что вместе с тем завоевать меня не такое легкое дело. Долгое время он приходил ко мне в качестве искателя, словом, ухаживал за мною не менее прилежно и внимательно, чем если бы речь шла о законном браке. Он сделал мне несколько ценных подарков, которые я, изрядно поломавшись для порядка, в конце концов принимала.

Мало-помалу я стала дозволять ему и некоторые другие вольности, так что, когда он, наконец, любезно предложил положить мне определенное содержание, говоря, что, хоть я и богата, это все же не освобождает его от обязанности вознаградить милости, коими я благоволю его удостоить, и что, если мне суждено ему принадлежать, я не должна проживать собственные деньги; за ценой же, заключил он, он не постоит. Я отвечала ему, что, хоть и не являюсь ни в какой мере мотовкой; мне все же не удается тратить на себя менее 500 фунтов в год; однако я не жажду определенного, заранее обусловленного содержания, ибо смотрю на это, как на род золотых оков, слишком напоминающих узы брака; хоть я и способна хранить верность человеку благородному, каковым я считаю его милость, сказала я, мне претит какое бы то ни было стеснение моей свободы; и пусть молва о моем богатстве несколько раздута, я все же и не так бедна, чтобы повесить себе хомут на шею ради какой-нибудь жалкой пенсии.

На это он возразил с совершенной искренностью, что намерен взять на себя все расходы на мое содержание; что не понимает, о каких узах может идти речь в частном договоре такого рода, какой мы с ним собираемся заключить; что он не сомневается, что честь моя будет служить единственными узами, нас связывающими, и что я не почту их обременительными; что касается прочих обязательств, он с презрением отметал все, кроме тех, кои, он убежден, я стану соблюдать, будучи женщиной чести; касательно же моего содержания он объявил, что я вскорости сама могу убедиться, что он ценит меня много выше 500 фунтов в год; на этом мы с ним и порешили.

После означенного разговора я сделалась к нему несколько любезнее; время и многочисленные беседы наедине сильно нас сблизили, и мы уже начали подходить к главному предмету, а именно к 500 фунтам моего годового содержания[91]. Он тотчас согласился на такую сумму, причем тон его был таков, словно мое согласие являлось величайшим с моей стороны снисхождением; я же, которая и в самом деле считала такую сумму чрезмерной, в конце концов позволила себя убедить или уговорить ее принять, основывая, однако, наш союз на одной лишь устной договоренности.

Когда он таким образом добился своего, я сказала ему, что у меня было на душе. «Теперь вы сами видите, милорд, — сказала я, — сколь я, бесхарактерна, уступив вам без всяких условий и без каких либо гарантий согласившись получать от вас лишь то, чего вашей милости можно будет лишить меня, когда бы вам ни заблагорассудилось; если я почувствую, что за мою доверчивость меня меньше ценят, я буду наказана карою, которую надеюсь не заслужить».

Он отвечал, что докажет мне, что не искал добиться меня путем выгодной сделки, к каковым часто принято прибегать; как я удостоила его доверия, сказал он, так и он мне покажет, что я доверилась человеку благородному, умеющему ценить любезность. С этими словами он вытащил из кармана вексель на имя некоего золотых дел мастера[92], достоинством в 300 фунтов, и, кладя его мне в руки, сказал, чтобы я смотрела на это, как на залог того, что, отказавшись с ним торговаться, я не прогадала.

Это было в самом деле очень мило и давало понятие о том, как будут складываться наши деловые отношения в дальнейшем; короче говоря, мое обхождение после этого невольно сделалось нежнее прежнего, и так одно повлекло за собой другое и я неоднократно явила ему доказательства того, что принадлежу ему всецело столь же по сердечному влечению, сколь по обязанности, чем его несказанно порадовала.

В скорости по заключении с ним нашего полюбовного договора я начала подумывать, что моему нынешнему положению не соответствует столь открытый образ жизни и, как я объявила моему господину, большая уединенность избавила бы меня от домогательств и постоянных посещений известного ему рода людей, которые, к слову сказать, получив обо мне представление, коего я и в самом деле заслуживала, уже поговаривали о возобновлении этой вечной игры — любовных приключений и ухаживаний, о чем они, не церемонясь, давали мне понять; мне же все это было так отвратительно, как если бы я была добродетельной замужней женщиной. Эти люди мне и впрямь претили, тем более, что вели они себя назойливо и дерзко. Да и милорду*** они вряд ли пришлись бы по сердцу. Было бы довольно забавно описать все те способы, коими я отделывалась от подобных поклонников: я притворялась оскорбленной, говоря, что, к великому моему сожалению, они вынуждают меня просить их прекратить свои посещения и отказать им от дому, ибо не вижу иного способа избежать клеветы, которую своими домогательствами они призывают на мою голову; как ни тяжело мне быть столь неучтивой, говорила я, я все же почитаю своим долгом не принимать у себя джентльмена, дерзнувшего сделать мне подобное предложение; впрочем, более обстоятельное описание всего этого задержало бы мой рассказ. Словом, по изложенным выше причинам я решила переменить свою квартиру, дабы жить более уединенно, о чем и доложила милорду; к тому же мне пришло в голову, что, коли я буду в состоянии жить на столь же широкую ногу, но не так открыто, мне удастся гораздо меньше тратиться, а пятиста фунтов в год, кои мне причитались от моего великодушного покровителя, будет более, — много более, — чем достаточно на мои расходы.

Милорд с готовностью поддержал меня в моем желании и пошел даже дальше, нежели я ожидала, приискав мне превосходную квартиру в доме, где его не знали (по-видимому, он подослал кого-нибудь арендовать эти комнаты вместо себя) и куда он мог проникать через дверь, выходящую в Сент-Джеймский парк — в ту пору это редко кому дозволялось.

Обладая собственным ключом, он мог попадать ко мне во всякое время дня и ночи, а поскольку в нашем распоряжении, сверх того, имелась дверца в нижнем этаже, замыкавшаяся на замок — а ключ у милорда подходил ко всем замкам, ибо это была отмычка, — он мог проходить прямо ко мне в спальню — ив двенадцать, и в час и два часа ночи.

N.B.: Я не боялась быть застигнутой с кем-нибудь другим в постели, короче говоря, я ни с кем, кроме милорда, не имела никаких дел.

Однажды ночью приключился, с нами забавный случай; его милость ушел от меня в тот день поздно, и, не ожидая, его посещения той же ночью, я взяла к себе в постель Эми; примерно в третьем часу заявился милорд и застал нас там обеих крепко уснувшими: он был слегка навеселе, впрочем, — разум его ничуть не был помрачен и он не был, что называется, пьян. Он прямо прошел ко мне.

Эми перепугалась до смерти и громко вскрикнула. Я же спокойно сказала:

— Ах, это вы, милорд, я вас нынче не ждала и мы были несколько напуганы случившимся по соседству пожаром.

— Вот как! — воскликнул он. — Я вижу, у вас в постели уже есть гость. Я принялась оправдываться.

— Не беспокойтесь, сударыня, — сказал милорд, я вижу, что это не гость, а гостья.

Но тут же, как бы спохватившись, прибавил:

— Впрочем, почем знать, — быть может, это, точно, гость?

— Ах, милорд, — сказала я, — неужели ваша милость не признали мою бедную Эми?

— Что это Эми, я вижу, — отвечал он. — Но откуда мне знать, что такое ваша Эми, ведь может статься, что это никакая не миссис Эми, а самый настоящий мистер Эми? Быть может, вы не воспротивитесь тому, чтобы я удостоверился сам?

Я сказала, извольте, ваша милость, проверяйте, коли вам то кажется — нужным, но что до меня, я убеждена, что милорду известно, к какому полу она принадлежит.

Итак, он кинулся на бедную Эми, и я даже подумала, уж не зайдет ли он в своей шутке слишком далеко,