— Ну что ж, сэр, раз вы настолько пожалели меня и мое бедное семейство, что пожертвовали нам деньги, едва ли вы будете так безжалостны, чтобы сесть ко мне в лодку, если вы больны, — ведь тем самым вы убьете меня и погубите всю мою семью.

Бедняга столь растрогал меня заботой и любовью к своим близким, что я решил было вообще не ехать. Я сказал, что лучше смирю свое любопытство, чем доставлю ему беспокойство, хоть я и убежден, что, благодарение Творцу, заразен не более, чем новорожденный младенец. Но теперь уж он не хотел и слышать о моем отказе и, чтобы убедить меня, что он мне доверяет, настойчиво убеждал меня ехать; так что, когда начался прилив, я влез к нему в лодку, и он отвез меня в Гринвич. Пока он покупал то, что было ему заказано, я поднялся на вершину холма, у которого был расположен город, с восточной его стороны, так чтобы открывалась река. Ну и удивительное зрелище предстало мне! Я увидел множество кораблей, стоящих рядами, по четыре в каждом, иногда по две-три таких линии во всю ширину реки; и это не только у самого города, между домами Рэтклиффа и Редриффа, на пространстве, которое жители называют Заводью, но и вниз по реке до самого мыса Лонг-Рич, то есть насколько горы позволяли видеть.

Не могу точно сказать, сколько судов там было, но полагаю, что увидел несколько сотен парусов; и я не мог не одобрить их изобретательности: ведь более десяти тысяч людей, связанных с морским делом, могли укрыться здесь от опасности заразы и жить в спокойствии и довольстве.

Я возвратился домой вполне удовлетворенный своим путешествием и особенно своим новым знакомцем; радовала меня и мысль, что существуют такие прибежища для многих семейств среди всеобщего опустошения. Кроме того, я обнаружил, что, по мере того, как зараза распространялась, корабли, на которых укрывались целые семьи, отплывали все дальше от города, пока, как мне сказали, некоторые просто не вышли в море и не переправились к таким портам и безопасным местам, до каких только смогли добраться.

Но нельзя сказать, что все, кто обосновался таким образом на воде на борту корабля, полностью оградили себя от заразы: ведь многие умерли и были выброшены за борт — кто в гробах, а кто и просто так, и люди видели, как их тела всплывали потом с приливом ниже по реке.

Но, полагаю, могу с уверенностью сказать, что на корабли зараза попадала либо потому, что люди перебирались на них слишком поздно, оставаясь на берегу до тех пор, пока кто-нибудь из них не заражался (хотя и сам, быть может, не знал об этом); таким образом, болезнь не приходила на корабль, а кто-то просто приносил ее в себе самом; либо это случалось на тех судах, которые, как сказал бедный лодочник, не успели запастись провизией и вынуждены были часто посылать на берег за всякого рода вещами или разрешать лодкам подплывать к ним с берега; и так незаметно им завозили заразу.

И здесь не могу не сделать нескольких замечаний о странном характере лондонцев, весьма способствовавшем их бедствиям. Чума началась, как я уже говорил, на другом конце города, а именно — в Лонг-Эйкре, Друри-Лейн и так далее, и приближалась к Сити очень медленно и постепенно. Приближение это почувствовали в декабре, потом в феврале, потом в апреле, и каждый раз это были только отдельные случаи; затем болезнь затихла до мая; и даже на последней неделе мая было отмечено только семнадцать случаев, и все на другом конце города; и вот все это время, даже тогда, когда умирало более трех тысяч в неделю, жители Редриффа, Уоппинга и Рэтклиффа по обе стороны реки и почти вся Саутуэркская сторона все же продолжали держаться твердого убеждения, что их не постигнет испытание или, во всяком случае, пройдет стороной. Некоторые воображали, что их защищают пары вара, дегтя, а также масел, древесной смолы и серы, сопутствующие корабельному ремеслу и торговле. Другие утверждали, что чума достигла наибольшей силы в Вестминстере и приходах Сент-Джайлс, Сент-Эндрюс и прочих, и начнет спадать, прежде чем доберется до них, — и это в какой-то мере было верно. Например:

С 8 по 15 августа