сообщения о потопленном тоннаже, поступавшие с подводных лодок, нередко содержали завышенные цифры. Ошибки были вполне объяснимы. Капитан мог иметь самые лучшие намерения сохранить честность и объективность, но во время ночной атаки на конвой, которую одновременно ведут несколько подводных лодок и нет возможности тратить время на наблюдения, ошибиться очень легко.
Когда лодки действовали в одиночку, их сведения обычно совпадали с действительными потерями противника. Как бы там ни было, ошибки постепенно накапливались и данные командования оказались завышенными.
По прошествии более чем трех лет войны мы осознали с полной ясностью, что может принести неограниченная экспансия двух величайших морских держав на море нашему подводному флоту, которому в будущем предстояло сражаться с ними в одиночку. Появление радаров и усиление воздушного прикрытия также не могли не навевать тяжелые мысли. Нам оставалось только надеяться, что в наступающем 1943 году мы сумеем сохранить на должном уровне боевую мощь наших подводных кораблей и моральный дух команд и использовать их с максимальной эффективностью.
Сегодня мы знаем, как расценивал противник состояние дел в Атлантике в конце 1942 года. Роскилл писал:
«В завершающие дни уходящего 1942 года специалисты адмиралтейства, оглядываясь назад, проанализировали проблемы и перспективы войны в Атлантике. Ситуация на море, как доложил один из руководителей штаба ВМФ, никогда не была более серьезной. Эскортные группы и на воде, и в воздухе остаются малочисленными. Несмотря на успешную высадку в Северной Африке, существует опасение, что будущее наступление может быть задержано или даже сорвано из-за нехватки тоннажа. Особенное беспокойство вызывают уменьшившиеся запасы топлива.
В середине декабря в Великобритании имелось всего лишь 300 тысяч тонн коммерческого бункерного топлива, а ежемесячный расход составляет 130 тысяч тонн» (Война на море. Т. 2. С. 217).
О потерях и их возмещении Роскилл писал следующее:
«Что касается потерь, понесенных нами в течение прошедшего года, они, безусловно, велики, и мы можем смело записать на свой счет дефицит еще 1 миллиона тонн торгового тоннажа. Британский импорт снизился до 34 миллионов тонн, что на треть меньше, чем в 1939 году.
Специалисты британского адмиралтейства отлично понимают, что решающее сражение на морских путях, где проходят конвои, еще впереди. Враг силен, как никогда. Кризис затянувшейся борьбы приближается» (Война на море. Т. 2. С. 218).
17. ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ ВОЕННО-МОРСКИМИ СИЛАМИ
В середине января мне в Париж позвонил гросс-адмирал Редер. Он сообщил, что намерен подать в отставку и предложить в качестве своего преемника адмирала Карльса или меня. Он попросил в течение 24 часов дать ему ответ, считаю ли я себя готовым принять такое назначение.
Его звонок стал для меня полнейшей неожиданностью. Никто не слышал, что гросс-адмирал Эрих Редер подумывает об отставке. Не знал я до конца декабря 1942 года и о том, что он резко разошелся с Гитлером во взглядах на перспективы использования крупных военных кораблей в операциях против русских конвоев. К сожалению, наш флот не достиг успехов, которых ждал Гитлер, и он в припадке ярости распорядился списать их как не имеющие никакой пользы для военных усилий страны.
Гросс-адмирал Редер начал активно протестовать против этого абсурдного приказа и, убедившись в непреклонности Гитлера, подал в отставку. Неприятно удивленный Гитлер попытался отговорить строптивого гросс-адмирала, но безуспешно.
Спустя 24 часа я позвонил Редеру и сообщил, что могу принять назначение.
Поэтому Редер, как и первоначально собирался, предложил Гитлеру в качестве своих преемников две кандидатуры: адмирала Карльса и меня. «Если Гитлер желает подчеркнуть, что подводный флот, по его мнению, имеет первостепенную важность, он выберет Дёница».
Выбор Гитлера действительно пал на меня – быть может, именно по той причине, о которой упомянул Редер. Также возможно, что в моем лице – командующего подводным флотом – он рассчитывал найти союзника в вопросе списания больших военных кораблей.
До тех пор у меня не было личных контактов с Гитлером, если, конечно, не считать коротких встреч перед отправлением в поход на крейсере «Эмден» и по возвращении из него, а также тех случаев, когда меня, как старшего офицера вооруженных сил, посылали к нему с докладом. В период с 1934-го по 1942 год я видел фюрера в общей сложности 9 раз, но только по приказу главнокомандующего.
Теперь, когда я сам стал главнокомандующим военно-морскими силами Германии, мне, конечно, предстояло чаще встречаться с Верховным главнокомандующим и главой нашего государства.
Прежде чем перейти к описанию моих официальных и личных контактов с Гитлером, я бы хотел сказать несколько слов о своем отношении к национал-социализму.
Я происхожу из старинного прусского рода. Мои предки веками владели землями в приграничных районах Германии на Эльбе вблизи устья Заале. Именно от йоменов впоследствии произошли протестантские священники, офицеры, писатели.
Прусская история, а более всего война за независимость (имеется в виду война 1813–1814 годов против Наполеона), воспламенила мое юношеское воображение. С детства я отлично помню слова отца, что он дал бы себя разрезать на мелкие кусочки ради «старого Вильгельма» – кайзера Вильгельма I. В семье мы были начисто лишены индивидуализма, зато глубоко прониклись корпоративным духом прусской общины, к которой принадлежали. Поступив на военную службу, я не испытывал никаких неудобств из-за постоянной муштры и строгих требований дисциплины – все это было для меня совершенно естественно. Еще ребенком я с молоком матери впитал уверенность, что исполнение долга превыше всего. Перед Первой мировой войной я служил за границей на корабле «Бреслау». Служба оказала на меня огромное влияние и еще более укрепила чувство патриотизма. Я увидел Германию издалека, со стороны, получил возможность сравнить ее с другими странами, а мелкие недостатки с большого расстояния не заметны…
Крах 1918 года оказался для меня тяжелым ударом, как и для любого немца, любящего свою страну.
То, что мы, офицеры послевоенных лет, должны оставаться в стороне от партий и политики, казалось мне совершенно очевидным, ведь только так мы сможем выполнить свой долг перед народом и государством.
В качестве логического следствия этого принципа представители вооруженных сил не голосовали. Мы просто исполняли свой долг, будучи солдатами и матросами, и считали это для себя достаточным. Конечно, мы приветствовали отдельные патриотические движения, появившиеся в то время. Нам казалось, что они доносят до широких масс тот дух, который являлся нашей сущностью. Как мы могли надеяться освободиться от оков Версальского договора и восстановить свое положение в семье народов как суверенного, независимого государства, если позволяли себе игнорировать такие пришедшие из древности добродетели, как патриотизм, дисциплину, преданность долгу, а ведь именно они в свое время возвеличили Пруссию и Германию. Мы все должны были в полной мере осознавать, что живем в эпоху, когда судьба каждого неразрывно связана с судьбой всех.
С 1924-го по 1927 год я работал в штабе ВМС в Берлине. За эти годы я проникся глубоким уважением к начальнику штаба ВМС адмиралу Ценкеру и министру обороны Геслеру. По долгу службы я занимался вопросами внутренней политики, влиявшими на флот. Эти же обязанности позже выполнял от имени армии и флота генерал фон Шлейхер. Кроме того, я отвечал за дисциплину и соблюдение военного законодательства.
В силу служебных обязанностей мне приходилось посещать рейхстаг и его комиссии. Мне чрезвычайно не нравилось большое количество партий, то, как интересы партий считались приоритетными по сравнению с интересами государства, долгие, казавшиеся бесконечными дебаты. В рейхстаге все проблемы решались с учетом политической тактики, которую всегда рассматривали как предмет первостепенной важности. Лично я всегда предпочитал, чтобы любые вопросы решались быстро и объективно, как на
