прекрасных ролей… Нет, конечно, все мы разделяли чувство, что стена — это, по-немецки говоря, «шайссе». Но появилась надежда, что теперь, когда граница стала отчетливой, нам удастся более отчетливо говорить то, что мы считаем нужным…

Автор: И удавалось?

Карге (после паузы): На наше счастье, мы не успели закоснеть. Скажем, если бы я, новичок, в любом другом театре пришел к директору и спросил: «Нельзя мне самому поставить спектакль?» — на меня посмотрели бы так, будто я наложил кучу на стол. А на двери кабинета Вайгель всегда висел плакат с надписью «Одна минута». Это значило, что ровно на минуту к ней может в любой момент заглянуть любой проходящий по коридору. Вхожу: «Хелли, мы хотим ставить…» — «Да? Что?» — «Махагони». Хелена была старой театральной лошадкой. Она тут же сказала: «Неси распределение ролей».

Автор: И с тех пор вы уже сорок лет ставите Брехта по всему миру. Не надоел ли он вам?

Карге: Нет, от него нельзя устать. Его любовь к намеку, остроумие, глубина, швейковское лукавое начало — это, все, что мне нужно в искусстве. Кроме того, я постоянно открываю в Брехте нечто новое. Во времена ГДР он, естественно, был источником контраргументов. А после воссоединения страны… Разве, скажем, вы не замечаете, что критика капитализма снова актуальна? Кроме того, Брехт создавал действительно большую литературу. Кто теперь пишет так? Где великие визионеры? Где взгляд в будущее? Все попрятались по углам и слушают, как экономисты рассказывают о бесперспективности нашего общественного устройства. А Брехт, между прочим, предупреждал, что этим кончится.

Сцена II.

Худрук. Пьянящие мысли

Мы покинули столовую и теперь находимся в самом «чреве» театра. Здание, аскетическое снаружи, изнутри вполне соответствует «китчевой» (или, как сегодня бы сказали, «масскультовой») эпохе конца XIX века, когда его строили. Обильная позолота и лепнина, обитые красным плюшем банкетки, резные шпалеры на стенах. Трудно себе представить нечто более противное эстетике Брехта. Не так ли?

Вернер Риман (с улыбкой): Ну, что вы. Он был просто в восторге от всего этого старорежимного великолепия.

От автора: Брехт внес в интерьер только одну коррективу.

Риман (указывая на лепной плафон с прусским гербом, «зависший» слева над сценой): Видите орла? По распоряжению директора кто-то из артистов, вооружившись ведром красной краски и шваброй на длинной ручке, дотянулся до этой «вредной» птицы и перечеркнул ее красным крестом.

От автора: Дерзкий дизайнерский ход вполне «устроил» все последующие поколения руководителей «Ансамбля»: от Хелены Вайгель до Хайнера Мюллера, знаменитого драматурга, появившегося здесь сразу после падения ГДР. Впоследствии именно в этих стенах он произнесет саркастическую остроту смертельно больного человека: «Что-то со мной не так: я слишком много курю и слишком медленно умираю», — и уйдет из жизни в 1995-м. Театр оплачет его, пройдет короткую полосу безвременья и, наконец, встрепенется, откликнувшись на решительный зов нового «капитана», известного своей свирепой решительностью, Клауса Паймана.

Первым делом Пайман закрыл театр.

Правда, всего на несколько месяцев.

По прошествии же их, слегка подновив и отчасти перестроив здание, торжественно открыл 8 января 2000 года свой «Берлинский ансамбль».

Входит Клаус Пайман, 68 лет, режиссер, художественный руководитель «Ансамбля» с 1999 года. До «воцарения» в Берлине командовал театрами в Штутгарте и Бохуме, затем — знаменитым венским Бургтеатром (с 1986 по 1998 год). Заклятый враг истеблишмента. Относится к числу самых именитых «старых мастеров» европейской сцены и пользуется репутацией отпетого левака.

…А чтобы репутация эта, не дай Бог, не «проржавела», он регулярно «полирует» ее эффектными жестами. Вот недавно пригласил на практику в театр известного террориста-«краснобригадовца» Кристиана Клара, который отбывает 26-й год пожизненного заключения за многочисленные убийства и антигосударственную деятельность. Прокуратура пока того не отпускает, но, может, отпустит потом.

Автор: Господин Пайман, у вас на «повестке дня» — премьера «Мамаши Кураж», но ей уже почти 70 лет, а действие пьесы разыгрывается во время Тридцатилетней войны. Что тут актуального?

Пайман: За последние годы я поставил три большие пьесы. Вместе они образуют некий цикл, который можно озаглавить как «Героини Брехта»: в «Матери» это Пелагея Власова, в «Святой Иоанне Скотобоен» и «Мамаше Кураж» — заглавные персонажи. Однако социальный аспект меня тут мало интересовал, как и вся брехтовская театральная теория, которую я считаю устаревшей. Важны и актуальны только люди, конкретные образы. Хотелось показать, что мы имеем дело, независимо от политических идей, с сильными