Изгнанный Ланселот, смущенно посмеиваясь, подъехал к доктору, сидевшему в складном кресле с книгой.

— Монарший произвол, — пояснил Ланселот сочувственно улыбающемуся доктору. — Можно изгнаннику посидеть рядом с вами, доктор?

— Конечно, Ланс.

— Как вам читается между небом и морем?

— Больше думается, чем читается. Прочту пару страниц, а потом гляжу на небо, на воду и размышляю.

— Созерцательность — вторая морская болезнь, — заметил Ланселот. — Две вечные стихии, встречаясь и сливаясь, заставляют размышлять о вечности. Навеял вам какие—нибудь вечные вопросы наш Известный Писатель?

— Представьте, да, навеял. Знаете, Ланселот, я давным—давно читал эту трилогию про Маленького Лорда, и все никак не мог понять, а чего, собственно, мается этот юноша, и почему он все время помышляет о самоубийстве? Ну да, автор объяснил, что героя окружало лицемерное буржуазное общество, а сам он был заперт в своем эгоизме, как в стеклянном яйце с искусственным снегопадом внутри. Но почему так случилось — это оставалось для меня тайной. Теперь я, кажется, разгадал эту загадку, и все оказалось очень просто. Причина страданий Маленького Лорда заключается в том, что он не верил в Бога и не был крещен!

— Разве? Ах, ну да, что—то там такое, действительно, было: Вилфред спорил с матерью о том, надо ли ему креститься, — вспомнил Ланселот. — Но я никогда не придавал значения этой сцене.

— Не только вы. Я уверен, что и автор — тоже. А в этом ключ ко всему.

— Как это может быть, доктор, чтобы сам автор не заметил ключевого момента собственной книги?

— Тайна творчества. Я и прежде сталкивался с этим в литературе. Писатель создает произведение по своему плану, порой пишет откровенно в угоду какой—то тенденции или господствующему в литературе направлению, но вдруг побеждает не тенденция, а правда и логика жизни. Магическая сила творчества берет над ним власть, и он говорит читателю то, что и не думал сказать. Так и наш Известный Писатель: я абсолютно уверен, что он вовсе не собирался писать о трагедии человеческой души, лишенной веры.

— Он и не писал ничего подобного, доктор! Уж чье—чье, а творчество нашего корифея я хорошо изучил: в музее—усадьбе есть не только все его книги, но и почти все написанное о нем исследователями его творчества. Поверьте, если бы кто—нибудь когда—нибудь затронул эту тему, я бы не пропустил.

— Ничего удивительного. Атеизм не вчера начал господствовать в мировой литературе. Я уже не помню теперь, с какими мыслями я читал светские книги в то время, когда всей душой верил в Бога. Скорее всего, я их вовсе и не читал тогда: я разрывался между двумя своими призваниями и едва успевал читать медицинские и религиозные книги. Интересно было бы рассмотреть всю мировую художественную литературу сквозь призму христианской веры!

— Вы снова считаете себя христианином, доктор?

— Со времени наших эльсинорских бдений над Библией я много размышляю о Боге, Ланс. Моя вера, кажется, ко мне возвращается. Во всяком случае, все, что про исходит в мире и вокруг нас, я теперь совершенно непроизвольно рассматриваю с религиозной точки зрения. И мир представляется мне совсем не таким, каким я его видел до нашего паломничества. Неудивительно, что и книгу о Маленьком Лорде я читаю теперь другими глазами, другим умом, если можно так выразиться.

— И что же вы прочли другими глазами и другим умом?

— Вам это в самом деле интересно?

— Очень! Я же в некотором роде специалист по Известному Писателю.

— Тогда я прежде прочту вам некоторые страницы. Послушаете?

— Конечно.

— Мать просит Вилфреда пойти на первое причастие. Не потому, что беспокоится о его душе, а потому, что так принято. И вот какой происходит разговор между нею и сыном.

Доктор поднес книгу поближе к глазам и начал читать вслух:

' — Мне очень не хочется огорчать тебя, мама, я бы все отдал, чтоб тебя не огорчать. Но как ты справедливо заметила, мы уже это обсуждали.

— Ну и почему же, мой мальчик, почему ты не хочешь?

— Если уж тебе непременно угодно знать — я не верю в Бога.

Против воли Вилфреда это прозвучало слишком торжественно. Ему хотелось пощадить ее чувства. А он заговорил как в исповедальне. Это только подлило масла в огонь.

— Что за чепуха, а кто верит?

— Не знаю, не представляю, мама. Только не я.

— Дело вовсе не в вере. Твой дядя Мартин, мой брат, — думаешь, он хоть во что—нибудь верит?

— В курс акций, я полагаю.

Она еще посидела немного, потом беспокойно встала и подошла к камину.

— Есть еще и другое. Уж говорить, так обо всем разом: ведь ты не крещен.

Вилфред не мог удержаться от смеха. Но она не улыбнулась, и он смеялся чуть дольше, чем ему хотелось.

— Можно подумать, что это большое не счастье.

— Конечно, несчастье. А все твой отец. В некоторых вопросах он был ужасно упрям. А я… Я такая безвольная. А потом я просто забыла. Но неужели ты не знаешь, что не крещеному нельзя пройти конфирмацию?

Но теперь пришла его очередь вспыхнуть.

— Значит, решили отвезти меня в колясочке в церковь и сунуть в купель?'.

Вилфред не хочет креститься и взамен обещает матери, что 'будет во всем и везде первым — в школе и в консерватории'. Он пытается отвертеться от крещения, но семья настаивает — из сугубо практических соображений. Подбирают подходящего священника: 'Удивительный пастор, такой снисходительный, не похож на священника. А это для священника высшая похвала'. Помните, что было дальше?

— На семейном совете Вилфред соглашается креститься. Но тут и начинается кошмар: он напивается за семейным столом, потом отправляется в поход по злачным местам и, в конце концов, избитый и ограбленный, пытается покончить с собой. И как вы теперь это объясняете, доктор?

— Если связать это с его согласием креститься, то я могу сделать лишь один вывод: некие силы ополчились против этого решения. Они решили погубить героя, но не допустить его крещения. И крещение не состоялось, и сам вопрос о крещении потонул где—то между строк романа, все сосредоточилось на мучительных рефлексиях героя.

— Вы уверены, доктор, что именно вопрос о крещении играет здесь такую большую роль?

— Да. Но автор, как и вы, Ланс, этого не заметил.

— Ну, доктор, вы меня удивили! Теперь я жалею, что мы не загрузили 'Мерлина' книгами по самые борта. Сколько бы вы открыли в них нового для себя и для меня!

— А я благодарю Бога уже за то, что у меня теперь есть время просто думать, размышлять. Я ведь приближаюсь к возрасту, когда человек либо становится мудрым, либо выживает из ума. И знаете, Ланс, скажу вам откровенно, хоть я и старик, но у меня нет той целостной мудрости, которой прежде отличались старики, по крайней мере у нас в Норвегии. Я не могу вам объяснить, что творится в нашем мире, что двигает поступками людей, куда движется человечество. А в былые годы самые простые наши старики знали такие вещи и объясняли их молодым.

— Вы с начала нашего знакомства казались мне человеком ясного мировоззрения и твердых убеждений, доктор.

— Я очень изменился внутренне, Ланс. После всего, что мы увидели в нашем паломничестве, я уже сомневаюсь в справедливости существующего миропорядка, и могу вам сказать совершенно откровенно, что в Мессию как в бога я больше не верю. Да, Мессия велик и обладает огромной властью, он способен исцелять людей, но он не бог. Если хотите, он даже не всемогущий и вселюбящий властитель, а просто еще один авторитарный правитель в удручающе длинном ряду других властителей и тиранов.