для суши. Так все раздвоено и непросто! Здесь мы все на «ты» и почти одна семья. А там, на Таире, я или Вэрри едва ли пройдем дальше ворот вашего замка. Ведь чужеземцев принимают вне родовых стен, чтобы помнили свое место.
– Ты меня внимательно слушала, – невесело усмехнулся магистр Тиссэ. – Так и есть. Но Риэл начал менять правила. Да и война могла многое ускорить. И наш новый кормчий – Иган – не терпит глупых церемоний. Не стоит делать поспешных шагов, малыш. Вэрри, ну хоть ты-то…
– Насколько я поняла из второго письма, полученного Вэрри, моя семья тоже нашла мне партию, – чуть резковато оборвала его Джами. – Так что каждому – свое место. Мне было очень приятно путешествовать с вами всеми. И я знала давно, что не увижу острова на обратном пути. Прощайте.
После коротких сборов две птицы унесли седоков.
Впечатлительный боцман вздыхал, Риф тихонечко выл, упчоч сидел рядом и чесал за ухом у пса, пытаясь хоть так его утешить. А что делал капитан в каюте – не знает никто. Он не выходил до самого порта, поручив «Лебедя» заботам магистра Тиссэ.
Григон хмурился все сильнее. Идти против воли кормчего – значит, покинуть Архипелаг навсегда. Согласиться с его требованием тоже немыслимо. В первом случае капитану придется сойти на берег в дорожном платье, не взяв с собой ничего. Во втором – уже сейчас усердно выбирать достойное помолвки праздничное одеяние, дополненное парадным оружием и драгоценностями.
То и другое плохо. Потому что выбор надо сделать прежде первой же возможности нормально поговорить с Бэнро. А без этого разговора предсказать его реакцию невозможно, характер Игана тяжел, и он может совершенно неправильно понять отказ от помолвки. Хуже того, кормчий почти никогда не меняет своих решений, даже принятых сгоряча и неоправданно жестких, если не жестоких. И что еще удумает, увидев дорожный костюм, помыслить страшно. А в том, что князь выберет именно этот вариант одежды, лорд Тиссэ не сомневался.
Все началось в ту хмурую ночь, когда Риэл мрачно сидел в своей каюте, а Джами тащила Тоэля, тогда еще не получившего новое имя – Вэрри, через весь город к порту. К самой грязной и бедной его части, где пирсы подгнили, а запах тухлой рыбы не дает вздохнуть… Даже сам Тоэль не знал еще, что уплывает, оставляя в городе неоконченные дела и непринятое пока обязательство перед Деяной – совершить чудо.
Захра Багдэш вернулась с бала у городского головы Кумата глубоко за полночь. Дождь, ставший с середины июля ежедневным и почти непрерывным, продолжал напаивать прелой сыростью воздух. Казалось, весь город разбух, раскис и превращается в слякоть.
Скользкие улицы, словно нарочно выворачивающие стопы прохожих, давая работу костоправам и знахарям.
Скрипучие перекошенные в проемах двери, неохотно, с руганью и оханьем досок пускающие хозяев в собственные в дома.
Темные унылые крыши и стены в лишайнике плесени, создающие эффект осыпавшейся штукатурки и на новых строениях…
Город гнил и дурно пах. Захра полагала, что причина не в погоде, а в городском голове, который давно и много брал со щедрого богатого порта, с приходящих по суше караванов, с приезжающих на отдых из столицы гостей…
Так много и так нагло, что поток людей стал редеть, а некогда натоптанные тропы – зарастать белесым гнилым мхом. Купцы уже говорили с интересом про южный Римас и северный Гирт, устав от зеленовато- плесневого взгляда головы, способного испортить самую солнечную погоду. Голова брал от щедрот города, но, удивительное дело, его долги росли вопреки усердию в изъятии средств из казны.
Жизнь семьи Багдэш он отравлял уже второй год. Когда Захра стала поставлять ткани, пряности, вина и пушнину в столицу, ее точеная фигурка попала в сферу интересов маркиза Дамита Коммитэн-и-Тэй. Самым привлекательным качеством в старшей из женщин рода Багдэш голова находил ее растущую состоятельность. И незамужнюю дочь, через которую можно добраться до сундука с фамильным достоянием. Это оказалось, к изумлению маркиза, непросто. Захра практически не зависела от Кумата и легко могла сменить место жительства, а ее связи и возможности оказались слишком серьезны. Но маркиз не сдавался, поскольку долги требовали активных действий.
Романтическая история любви знатного юноши к прекрасной, но лишенной достойного происхождения девушке в конце концов растрогала не слишком сентиментальную матушку князя Карна. Вероятнее всего пожилая дама, именуемая в определенных кругах «паучихой», решила: сын маркиза только для торговки и хорош. Так или иначе, младший Коммитэн-и-Тэй получил высочайшее соизволение на брак. Фактически такое «соизволение» для подданных равносильно приказу, и Захра это отлично понимала. Теперь она шла домой с торжества, где и было оглашено разрешение, в назойливом сопровождении хозяина праздника и его сына, желающих немедленно поговорить с будущей родней. Можно сказать – в радостном ожидании скорого праздника. А можно и проще – фактически под конвоем. Ей было тяжело и до слез обидно. Чего стоило сохранить спину прямой, взгляд дежурно-приветливым, а голос уверенным! Багдэши – род купцов, но дочерью они торговать не собиралась. Слишком много в этом торге горьких «если».
Если бы к знатному происхождению головы города, маркиза Дамита Коммитэн-и-Тэй, прилагалась хоть малая доля порядочности.
Если бы дочь могла без гримасы тоскливого омерзения, прикрытого натянутой улыбкой, смотреть на рослого молодого хама, жадно раздевающего ее глазами.
Если бы, наконец, этот хам и его папаша ценили именно Джами, а не ее деньги. Если бы ждали от брака хоть чего-то нормального, человеческого, вроде детей и семейных радостей! Но нет. Дочь торговца – не партия для настоящей столичной жизни. Значит, брак наверняка окажется непродолжительным и распадется скандально…
Она, Захра Багдэш, знает цену и обещаниям знати, и самой этой мрази голубых кровей, скопившейся в Кумате.
Впрочем, для Захры отношение к знати – дело семейное. Ее мать была младшей, шестой, дочерью не слишком богатого казной и землями князя западных бороев. Красивой, но лишенной видов на наследство, никому не нужной иначе, как для «улучшения породы», то есть вплетения в чью-то родовую вязь линий голубой крови. И вот однажды восемнадцатилетнюю Ладу Канэмскую отослали со старухой-кормилицей и могучей охраной, состоящей из одного хромого ветерана-кучера, на старых санях в дальний замок. Зима уже второй месяц вязала для елок пуховые шали, мороз был крепок, дни коротки. Но отец сказал – так надо. И правда, надо: в княжеском взоре отчетливо читался упрек. В ее возрасте уже пора выскочить хоть за какого завалящего вассала, сколько можно на шее у родителя сидеть? А еще взгляд отца был непривычно снисходителен и почти весел. Значит, все уже решено. И до места ей не добраться. Тяжелое предчувствие беды сжало тоской сердце. Осело невысказанной тяжестью на дне души. Разве ее спрашивали, хочет ли ехать? Надо…
В первом же глухом лесочке их догнали. Зевающие от скуки наемники пристроились на сытых конях по бокам от толстого мерина, с натугой тянущего неудобный княжеский экипаж. Все оговорено с папой-князем, никаких погонь и нервов.
У невесты на глазах принялись деловито имитировать нападение. Сердце старухи-кормилицы не выдержало всего ужаса происходящего. Очень кстати: ей целили в спину уже мертвой, ведь у жестоких разбойников, похитивших княжну, должны быть жертвы, а не лишние свидетели, не желающие держать язык за зубами. Единственный охранник сразу бросил бесполезный меч, обещал молчать, принял дрожащими руками мешочек с мелкой медью и торопливо ушел в лес от греха, не желая делать картину нападения еще более достоверной и кровавой.
Отец и дядя жениха не скрывали лиц. Хороший род, им чуть-чуть не хватало числа и знатности предков, чтобы сидеть за первым столом на пирах. Оба смеялись, довольные легкой добычей: скоро сядут во главе стола. Княжна Лада сжалась в комок и ждала своего приговора. Дождалась: назвали имя мужа и честно добавили, что ее согласие не требуется. Пойдет по доброй воле, глядишь, ему и достанется. А нет – довезут до ближайшей охотничьей избы и сами молодость вспомнят, потешатся. Кровь рода течет и в их жилах, а прочее значения не имеет. Главное – через год предъявить младенца, повиниться и золотом заплатить за ущерб княжьей чести. Цена уже оговорена.
Лада не плакала: давно знала, что тем рано или поздно кончится. Князья по любви не женятся. Но все
