повеселел, когда нашел крайнего и обрел цель.
Мы пошли дальше, но я понятия не имела, что сказанное породит значительные последствия. Подумаешь – слова. Их можно без счета разбрасывать, мыслями и тем более делами всходят очень и очень немногие. Иногда, сколько ни сей, пользы никакой. Может, имеет значение сезон? Или иные обстоятельства, которые порой – живительный дождь, а в иное время – суховей-губитель…
Мы добрались до университета на удивление быстро. Так бывает: в одну сторону идешь и дорога длинна, а возвращаешься – и не замечаешь истраченного времени. Потому что к последней свободной башне замка швартуется большой белый дирижабль, мало того что красивый, так ведь знакомый – «Орел». Я всю дорогу спотыкалась, цеплялась за руку Шарля, но снова закидывала голову, не глядя под ноги и продолжая гадать, кто прибыл. Потапыч? Невозможно, первый министр обязан заранее согласовывать визиты. Фредерика? Она без мужа не полетит. Леопольда фон Гесс? Так нас, фон Гессов, тут и без нее многовато, скоро начнут усердно выдворять. Мы как раз и есть люди с двумя родинами, по линии высшего мага Карла Фридриха, покинувшего Арью более ста лет назад, – арьянцы, но и другой крови намешано прилично. Я так вовсе приемная, неродная. И баронская вотчина фон Гессов в последние сто лет смешна и номинальна, это земля в ограде старого здания магического колледжа, пожалованная тому Карлу Фридриху еще нашим последним императором.
– Пойдем встретим их, – предложил Шарль и свернул к воротам своего замка.
Ганс просиял: он и не надеялся так скоро и удачно попасть в Норхбург, величайшее и новейшее чудо для всей Арьи.
Дирижабль как раз успел закрепиться на двух причальных мачтах, наспех установленных магами, спуститься до уровня стены и надежно к ней пришвартоваться: безветрие позволяло все делать без оглядки на погоду. Мы полезли на стену по узкой лестнице в три круто заложенных зигзагами пролета. Я бежала первая: не люблю узнавать новости с чужих слов.
Дверь пассажирской гондолы распахнулась, когда я только-только отдышалась. И я охнула, снова утратив способность дышать.
На красные камни стены первой шагнула моя мама Лена, а следом, рука об руку с ней, – моя родная мама Роберта…
– Мама? – позвала я обеих, неуверенно, мелкими шажками двигаясь вперед. – Как же это?
Я боялась, что мне снова, как в театре, запретят подойти близко. Потому что тайна, потому что мама Роберта носит тень Диваны и вместе они и есть наша правительница, то ли человек, то ли призрак, то ли тень былой удачи, которая давно растворилась, распалась на множество событий, истрачена и вылита до капли.
– Ренка, стоило тебе покинуть Ликру, – быстро сказала мама Лена, толкая вперед Роберту, – как наша правительница занемогла и потом скончалась. Правда, тень от нее отделилась. Потапыч собрал правительство и вписал тень Диваны в советницы. С правом вето на избрание первого министра и еще кучей полезных прав. Ну и ладно, плакали мы недолго, она и прежде была сильно похожа на тень. Зато мама твоя нашлась.
– Мама, – еще раз, увереннее, выговорила я.
Сердце колотилось где-то в горле, слезы были, кажется, сладкие, а солнышко сошло с ума, и я видела радуги в чистом небе без дождя…
Сзади, на лестнице, толкались и шумели. Я сперва не поняла, что произошло. Потом меня за плечи обняла рука Хромова, и все на свете стало хорошо и правильно. Я выпрямилась, пошла вперед и поймала их обеих – правой рукой Роберту, левой – Лену и обняла. Я действительно птица удачи. У меня целых две мамы! И обе – самые лучшие в мире, родные. Так бывает. Может быть, для этого надо пристрелить охотника и еще невесть что сотворить, может, меня моя удача наградила за то, что я справилась? Не знаю, не хочу знать. Не надо мне все знать, и не надо наперед загадывать. Иначе не останется этой сводящей с ума радости внезапных и таких долгожданных встреч. Чудесных, волшебных.
Я твердила вслух невесть что, путалась, и это было, наверное, смешно. Сперва познакомила Хромова с мамой Леной, которую он знает давным-давно, потом – с Робертой. Всем представила Шарля, и Ганса, и еще кого-то, кто подвернулся под руку и не был мне знаком, но это неважно.
– Ренка, гэть, – осадила меня мама Лена, щелкнув по носу. – Хватит, приходи в себя и веди нас в город. Дел невпроворот, времени ни минуты. Эти арьянцы – те еще вимпири! Их уведомили, что мы прилетим, так они вцепились и требуют, чтобы сударыня Скалли пела в этом замке вечером. Я тоже буду, а что? И здешних голосистых подвезут, мы прогоним дурные влияния от замка. Но до этого мы должны попасть на какой-то важный званый обед.
Я почти не слушала. Вышагивала, задрав нос и гордясь своими мамами, и радость все прыгала солнечными зайчиками в душе, и я старалась запомнить день до самой последней мелочи, впитать, вдохнуть, заглянуть в синеву его неба, ощутить запах прелой, чуть горчившей осени. Счастье мимолетно и куда менее склонно складывать крылья и задерживаться в гостях, чем даже удача. Счастье – большое, настоящее – оно тем и отличается – мгновенностью. Потом бывают и покой, и домашний уют, и привычка к хорошему, и просто обыденность, и даже ссоры и разлад. Нельзя всякий день испытывать счастье, сердце лопнет. Оно у меня сегодня как раз на пределе. Даже болит.
Улетали мы через день. Утром, спокойным и умеренно серым, еще не решившим: хмуриться дождем или улыбнуться еще одним солнечным днем… Карл фон Гесс с выражением заправского нечистого щурился и перебирал документы, сидя у окна.
– Мой архив, – шептал он, гладя контракты. – Иоганн меня проклянет, когда узнает. Мое отделение паровых машин… Мои милые, мои драгоценные теоретики магии…
Отец перебирал бумаги снова, рассматривал подписи и вздыхал, справляясь с собой и складывая добычу в портфель. Чтобы через минуту начать все сначала. Я точно знаю: он сманил Кюне, уговорил на переезд какого-то потрясающего котловика, из-за которого они с ректором Иоганном сцепились в ночь перед нашим отлетом. Дело дошло до применения магии, и семиметровая яма могла стать забытым малосущественным эпизодом на фоне стычки двух магов указанного уровня… Но вмешалась моя мама Лена, отругала обоих, обозвала вимпирями и взяла на себя роль судьи в споре по каждому из подло украденных – так кричал герр Нардлих – отцом специалистов. В итоге обошлось миром. То есть все сочли себя выигравшими. От нас в зиму уедут семеро преподавателей, это вполне удачное число. Поль особенно гордился тем, что ему предложили читать самостоятельный курс по применению стихии воды во врачевании, и отделение в больнице ему дают, и еще много чего – растет человек. Еще мы отдаем на время, как ни упирался Потапыч, инженера Верского, пусть вместе с арьянцами доработает свою роторную паровую систему. Лучше вместе, а то опять поссоримся.
Я тоже сидела у окна. Просматривала сделанные для нас посольским переводчиком выборки из газет и хмыкала, ощущая, что мстительность мне не чужда. Временами. Читаю и подленько радуюсь.
Деловые новости вдохновляют.
«Вчера получено подтверждение относительно спорных и опровергнутых представителем завода «Штольтц и Боэр» новостей об отзыве правительственного заказа на поставку брони. Как заявил пожелавший остаться неизвестным источник из окружения канцлера Пруста, «ни один внешний враг не в состоянии обосновать столь чудовищных расходов на оборону».
Или вот – светские сплетни, не хуже…
«Густав Штольтц снова, во второй раз за минувшие два дня, попал в аварию. Отделался легким ушибом, однако был признан виновником происшествия и теперь вынужден оплатить восстановление конки. Пассажиры намерены подать коллективный иск. Как признает адвокат герра Штольтца, мировая обойдется его клиенту недешево».
Общественная жизнь не отстает.
«Забастовка на заводе по производству оборудования для шинной промышленности не прекращается.
