отдельности. А Хромов, опасаясь излишне сильного действия им же прописанного яда, отбирал газету или искал статейку покороче и поспокойнее. К обеду мы мирились, но без душевности. Что это за ссора, если она по необходимости, а не по настоящему поводу?
На третий день после измены Хромова, когда мы уже пребывали в столице Арьи, Семке сочувствовали все, кто нас сопровождал. Ходили слухи, что я пристрелила любовницу мужа, а маг «герр Петрофф» вынужден был покинуть поезд, чтобы зарыть труп…
К тому моменту, когда мы заняли вагон в поезде на Дорфурт, у Хромова была репутация даже не святого и долготерпеливого, а мученика. Мне уже не требовались статьи, чтобы искренне хандрить, я без газет справлялась. Правда, Семка счел план по убеждению злодеев исполненным, едва мы тронулись в путь и покинули столичный вокзал.
Газеты оказались торжественно порваны в клочья, возникший при этом беспорядок меня впечатлил, вечер прошел наилучшим образом. И поэтому к утру я видела фарзу вполне точно и уверенно. Увы, если бы кто-то рискнул войти и спросить «как дела?», я бы снова не смогла обрадовать его простым позитивным ответом… Фарза был черна и густела с каждым часом.
– …Блин, как можно строить планы, если у вас вся жизнь – сплошной план? Ты что уставился? Память подводит, на какой минуте взрывать по плану?
Вываливать на этого «охотника» жалобы на родном ликрейском оказалось куда удобнее и интереснее. Получалось громче, противнее и пронзительнее. Торговки семечками и те не стали бы со мной тягаться. Древняя университетская площадь исправно усиливала мои вопли, добавляла эхо, множила его и дробила, как осколки битой при хорошем скандале посуды…
– Рена! – строго сказал Хромов, намекая: еще давай.
Потому что маг у нас с собой всего один, и действует он неловко и небыстро. Нас предупредили, что опыта у этого охотника на десятерых и любая неполноценная иллюзия, малейшее, даже фоновое, звучание магии означает провал плана. К тому же «пятнашка» у Рыльского в единственном экземпляре. Если охотник улизнет отсюда, сгинет, потом ищи его невесть где – туфли стаптывай… То есть мы найдем, но будет опять все трудно, опасно и на чужой территории. А ностальгия, гадюка, уже проснулась. Хочу домой, хочу после их сухопарого, воспитанного лжеца-канцлера видеть нашего большого и рычащего Потапыча.
Охотник покосился в сторону узкого коридора меж двух зданий. И я переключилась на мужа, изливая гнев на него, пусть этот злодей отдохнет и послушает.
– Что – Рена? Я спросила у всех магов охраны в вашей столице, в каком порядке утром они надевают носки. И семь из десяти смогли ответить! Эй, ты с какой ноги носки начинаешь надевать?
«Эй, ты!» – главным образом предназначалось нашему магу. Ну сколько можно копаться? Мне уже нечем дальше портить свою репутацию, если выражаться цензурно. А нецензурно – это скандал и ужасные проблемы для посольства, нас предупредили. Хромов попытался пальцами правой руки показать странному типу в кожанке: падай, мол, вниз! Тот не понял. Жаль, человек явно хороший, полез ведь нас спасать. И фарза вокруг него так плотно скручена, в ней присутствуют те же нити, что запутали нас, значит, узел удачи у нас общий и знак удачи тоже совпадает.
Бум!
Все. В милом мальчике я не сомневалась. Наш человек, я почти уверена, что знаю, кто именно скрывается под этой личиной, если внешность ребенка – именно личина. Теперь Семкина работа закончена: он держал площадь и старался балансировать удачу, оттягивая неизбежное, насколько это возможно и необходимо. Я полезла было в сумку за револьвером, потому что если кто и может пристрелить охотника, так наверняка именно я. Но Хромов подсек под колени и дернул вниз, грубо и резко, наверняка синяки будут. А прикрывать меня своей спиной – это уж совсем против уговора…
Я прикусила губу и отключилась от лишнего, наносного и частично вызванного этой ненастоящей злостью, еще минуту назад полезной, даже необходимой для обмана пси, и вредной теперь. «Пятнашка» взрывается чуть медленнее обычной бомбы, не зря ее называют каучуковой сферой. Магия перерабатывает энергию взрыва в тончайшие многослойные пленки искажения ткани мира, которые процеживают этот самый мир по песчинке, растягивают его и затем резко сжимают. Девять десятых энергии гаснет в пределах зоны поражения, в самом центре остается горка каменной пыли. Но нерастраченная часть заряда вырывается вовне. Она опасна тем, что разлетается острыми осколками и своеобразными «каплями» сработавшейся магии. Последняя старит ткани, прожигает кожу подобно кислоте, закладывает точку развития скрытых до поры болезней.
А на площади – люди. Их много, гораздо больше, чем хотелось бы. За стоящих на трибуне я спокойна, там весь цвет здешней магической науки: сами щит поставят и погасят лишнее. Они уже работают, не сомневаюсь. Но все прочие не прикрыты, по сути, никем и ничем: ведь даже моя охрана – по ту сторону взрыва… А здесь никого, кроме милого мальчика с яблоком и моей удачи. Сейчас я ощущаю ее особенно полно, почти болезненно. Натянутой канвой, тонкой, упругой, чуткой. Я не могу отразить осколки, я не стихийщик. Не умею снимать удары уровня пси. Но я их перерабатываю, выбирая для каждого из нас, стянутых обстоятельствами в этот узел, возможность наименьшего ущерба.
Грохот прокатился, фарза смялась сплошной короткой тьмой и расправилась, заметно светлея и упрощаясь. Худшее миновало. Я толкнула Семку в сторону: его оглушило, но неопасно. Потом гляну, что и как, а пока что рано радоваться. Самое время выдернуть-таки револьвер из сумочки и поудобнее сесть, опираясь спиной о порог «хорьга».
С поддельного мальчика двенадцати лет взрывом сорвало лучшую маску за всю его карьеру джинна и тайного агента… Невозможно понять, как он умудрился выглядеть маленьким, тощеньким подростком и даже смог подать мне эту бомбу снизу вверх, будучи в действительности выше меня ростом? Сейчас вон стоит в настоящем своем виде, рослый, плечи расправил, сияет глянцевым лоснящимся черепом, куртка драная, сам весь в каменном крошеве – принял основной удар и вроде бы успел поставить хоть плохонький, но щит.
Как же охотник его не вычислил? Надо будет спросить. Потом… Пока что не до вопросов. Я тряхнула головой и огляделась. Охнула тихонько и стала подниматься, цепляясь за дверцу «хорьга» и скользя по выбитым стеклам.
Охотник был еще жив, вопреки всему. Опыт и талант – это не так уж мало. Он успел что-то предпринять, переместив себя достаточно далеко от центра взрыва. И тоже поднимается на ноги… Глянуть на него жутко. Половина лица почти без кожи – содрало каменным крошевом. Раны намокают кровью и сразу же закрываются, подсыхают струпьями: он себя лечит. Левой руки нет, там и лечить уже нечего. Костюм висит обрывками ткани, левая нога подламывается, шея вздрагивает, голова неприятно дергается, виден оскал зубов. И слышно какое-то нечеловечье, клокочущее рычание и шипение в горле…
Я прицелилась и огорченно хмыкнула. Не ощущаю для него вреда от выстрела из этого револьвера. Зато лежащий рядом, тот, что выпал из ладони человека в кожаном пальто, – иное дело. Он для охотника прямо роковой – чернее некуда. С трудом оттолкнувшись, я сделала два шага, морщась и покачиваясь. Меня, видимо, тоже прилично оглушило. То-то я не слышу ничего и никого, кроме охотника: я не пятью чувствами его воспринимаю, а фарзой… Это он на меня рычит и мне угрожает, еще есть в нем вред, и немалый.
Чужое оружие оказалось тяжелым и в руку легло неудобно. Суетиться и спешить я не могла. Сейчас не тот случай. Где взвод? Тут. Тугой… Как целиться? Двумя руками удерживая гуляющий из стороны в сторону длинноствольный револьвер.
Что же он норовит сказать напоследок? Я прищурилась, пошире и поудобнее расставив ноги и уговорив руки слушаться.
– Морт!
Все же умирающий охотник знал немало из тайной магии ордена джиннов. И это их излюбленное последнее пожелание врагу – сдохнуть, последовать за умирающим, радуя исполнением возмездия…
Револьвер грохнул, отдачей меня толкнуло назад, пребольно садануло спиной о подножку и копчиком – о булыжники. До слез. Я уронила тяжеленное оружие и все же заплакала. Или это дождь пошел? Повезло, значит: не хочу, чтобы арьянцы видели птицу удачи в слезах. Почему так жутко смотрится мое везение?
Воронка метров семь глубиной вместо этой их аккуратной брусчатки без щелей и щербин. Стены побиты осколками и каплями сработавшейся магии, штукатурка растрескалась, краска состарилась, местами
