этих местах, но теперь, в поздних сумерках, опасное. Джинн прикрыл глаза, восстанавливая в памяти нужный фрагмент карты. Разворошил мешок, избавляясь от лишних вещей. Снова пошел вперед, закрепляя на поясном ремне ножны. Высмотрел толковый стволик и вырезал длинную крепкую палку. Местные болота он привык считать достойными некоторого опасливого уважения хотя бы потому, что в здешнем безлюдье бесполезно ждать помощи и кричать.
Ночь – время полного могущества джиннов. Когда зрение отказывает бездарному, шестое чувство оживает и обретает дополнительные возможности. Цвет, объем, плотность ощущаются исключительно полно. В отношении поверхностей становятся очевидными упругость или хрупкость, степень надежности, склонность производить звуки. Конечно, нетренированные, двигаясь ночью, когда обычное зрение подменено шестым чувством, издают тот еще магический шум, раскрывая этим свой дар. Но джиннов учат искать и видеть именно в болотах. Точнее, не учат – натаскивают.
Шарль вспомнил и поморщился. Ему было семь, когда он прошел свое первое болото. Отборочное. Из двух десятков детей, выброшенных в топь, до берега добрались пятеро. Прочие или погибли, или остались испуганно ждать своей участи там, где заметили первый более-менее сухой островок. Шарль, уже получивший право именоваться джинном, грязный, замерзший, едва живой от усталости, видел тех, кто не справился. Их привезли в лагерь: тихих, глядящих бессмысленными глазами дурачков, только что лишившихся памяти…
Тот, кто двигался по ликрейскому болоту навстречу джинну, некоторой толикой магии обладал. Пользоваться ею почти не умел, но старался изо всех сил и пока что был в должной мере удачлив и осторожен. А еще не позволял страху стать слишком сильным и смять, прижать к земле, вынудить замереть и отказаться от всякой борьбы. Упрямство незнакомца почему-то грело душу. Словно он, Шарль, мог теперь вернуть жизнь одному из своих сверстников, не выбравшихся из франконских или мадейрских болот, а значит, сам становился несколько менее джинном и более – человеком. Оказывается, он хочет этого и наверняка желал всегда, подсознательно. Вероятно, потому, что у джиннов нет ни судьбы, ни полноценной жизни. Они невидимки, лишенные права быть собой, они вещи, принадлежащие ордену. И еще они рабы, тайно мечтающие о свободе. Самые жалкие невольники жаждут спасения для себя, широкие душой – для всех себе подобных, а отчаянные бунтари, еще не вкусившие яда самовлюбленности и личного совершенства, иногда грезят о праве пресечь саму угрозу рабства для приглянувшихся ордену детей…
Ночь стремительно густела, хотя в августе здесь, на севере, время полной темноты весьма короткое. Пихты расступались, разбредались по гривкам, под ногами все слышнее чавкало и вздыхало болото. Далеко впереди кто-то тоже брел, всхлипывал тонким детским голосом, шмыгал носом и иногда, не в силах устоять перед страхом, припадал к упругому дерну болота, оглядывался через плечо, потому что знал: погоня уже близко. Невидимая и потому вдвойне ужасная.
Шарль издали приметил устало сгорбленную фигурку, замер в кустарнике и затих, не желая окриком или шумом заранее пугать ребенка. Отметил: толковый человечек. Палку выбрал хоть и неудобную, с ветками, но прочную и длинную. Спешит, утомлен до предела, но тропу проверяет и заставляет себя идти, хотя ноги наверняка подламываются…
Когда малыш поравнялся с засадой, джинн одним движением обнял его за плечи, зажимая рот и подхватывая под колени:
– Тихо, я не враг, меня прислали выручать вас с мамой. Понятно? Не надо кусаться, это больно, и лягать не надо. Иначе усыплю, и кто тогда мне расскажет, как помочь маме.
Про маму Шарль упомянул наугад. Но ребенок затих: то ли слова попали в точку и он поверил, то ли решил выждать момент для побега. В любом случае Шарлю понравилась сообразительность маленького незнакомца. Понравилось и то, что он не сдался, не обмяк безвольно, принимая неизбежное: раз пойман, все кончено.
– Кричать не станешь?
Короткое движение головы.
– Хорошо. Говори тихо. Первое: где искать маму и нужна ли срочная помощь? Утром прибудут другие люди, их много, и, если можно ждать, я просто заберу тебя и спрячу от погони.
– Срочная, – тихо, задохнувшимся, слабым голосом ответил мальчик. Без удивления рассмотрел сотканную из тумана карту. – Мои тут. Здесь я шел. За мной отправили двоих. Но в избе еще гости и сам Кощей.
– Сказок мне сейчас не хватало! Говори толком.
– Я не зову его по имени или папашей, как он велел, – возмутился мальчик, явно поверив в свое спасение. – Он Кощей. Тощий, злой и не сдохнет никак. В избе, когда я утек, был Кощей, с ним два новых жильца и еще гость. Кощей в магии смыслит крепко. Один из жильцов еще сильнее него, вовсе страшный. Второй так, тихий поганец. Гость мутный, я его не понимаю. Наверное, опасный. Оружие у них – магия и одно ружьецо. Что еще сказать?
– Есть хочешь?
– Спрашиваешь!
– Тогда ешь, я пока подумаю. – Шарль скинул мешок, развязал, добыл хлеб, флягу и мясо. – Что случилось такого, что надо срочно спасать маму?
– Не маму. – Мальчик вцепился в хлеб и стал жадно жевать, давясь и запивая водой. – Мама что, она Кощею важная. Да и сама… Кощеиха. Понял? Ежели что, ружьецо ей сунут и велят в тебя шмальнуть. Сестра у меня толковая, старшая, но ее хотят отдать гостю. То ли платит много, то ли что-то в мире переменилось. Ее надо спасать, вот что верно.
Шарль кивнул, глядя в сторону севера и прикидывая. Погоня явится очень скоро. Один поисковик и один маг-стихийщик, по профилю огонь, по силе бакалавр. Говорить не о чем. Только вот что учудить с ними? Утопить, головы задурить, усыпить…
– Сиди тут и плачь, – определился Шарль. – Подойдут – все одно плачь. Ясно?
– Умгу, – кивнул парнишка, не прекращая жевать.
Шарль устроился на сухой высокой кочке и замер в ожидании, присматриваясь к магическому фону на северо-востоке и пытаясь понять, что собой представляют находящиеся в избе маги. Далековато для опознания… Их трое. Или даже четверо? Если хотя бы двое имеют уровень магистров, придется туго. Надо ведь не убить или заморочить противника, а обеспечить безопасность охраняемых, что куда сложнее.
– Дя-а-дька, – усердно и ненатурально всхлипывая, проблеял сытый, повеселевший мальчишка. – Ты-ы та-акой…
– Лучше уж говори внятно, со слезами у тебя слабовато. Ненатурально, надо над этим работать. Я Шарль, и я тебе не дядька.
– Это да, – гордо хмыкнул беглец. – Плакать я себе запретил. Кощею оно в радость, одной сеструхе, получается, и больно глядеть. Непорядок… Мое имя Илья. Сам выбрал, мать в этом деле вовсе не понимает, такое имя дала, сказать неловко. Пояснила, что я лопарь на четверть. Прикинь – на четверть! А имя целиковое. Чего я удивился-то: тебя стало плоховато видно. Вроде ты и есть, но одни глаза резкие, прочее все смазано.
– Прочее никому, кроме тебя, не заметно. Илья, возьми палку и стукни себя по ноге. Пора всерьез плакать, погоня метрах в трехстах.
– Ладно, могу и всерьез, – вздохнул мальчик.
Ударил без жалости по кости чуть ниже колена. Слезы брызнули, не спросив разрешения, всхлипывать неумелому притворщику стало просто. Поисковик, опознавший было избыток везучести парнишки, успокоился и ускорил шаг.
– Не бейте меня, – всхлипывал Илья, растирая ногу и подвывая. – Я ногу сломал. Ой-ой, как больно. Дя-а-деньки, не бейте…
– Так уж и сломал, – усмехнулся идущий первым стихийщик, рослый молодой мужчина. – Набегались мы за тобой, щенок. Хорошо хоть назад тащить не придется. Утопить велено. По-тихому.
Шарль еще раз оценил обоих магов, выбрал годного для разговора, встал и подошел к тому, что шел замыкающим. Парень уже выбрался на край сухого бугорка. Он выглядел усталым и хмурым, а еще – слишком молодым и простоватым, чтобы знать нечто ценное. Шарль шепнул в ухо сладким голосом, наполненным силой убеждения:
