ноги.
— Не подумай даже на секунду, что тебе удастся выйти сухой из воды, — спокойно заявила она.
— Хмм? — протянула я. Изображать невинное удивление — это моя специальность.
— Что за ведьминское зелье ты подмешала ей в помаду?
— Понятия не имею, о чем ты говоришь, — сказала я.
— Посмотри на себя в зеркальце, — предложила Даффи. — Только смотри не разбей.
Я повернулась и медленно подошла к полке над камином, где висел мутный пережиток эпохи Регентства и тускло отражал комнату.
Я придвинулась ближе, рассматривая свое отражение. Сначала я ничего такого не заметила — привычный образ прекрасной меня: фиалковые глаза, бледная кожа, но, присмотревшись, в искаженной амальгаме я разглядела детали.
У меня на шее было пятно. Ярко-красное пятно! В том месте, где меня поцеловала Фели!
Я испустила вопль.
— Фели сказала, что в гараже она отплатила тебе в полной мере.
Не успела Даффи перекатиться обратно на живот и вернуться к своему дурацкому романтическому роману, как у меня созрел план.
Однажды, когда мне было лет девять, я записала в дневнике, что значит быть де Люсом или, по крайней мере, что значит быть конкретно мной. Я долго думала о своих ощущениях и наконец пришла к выводу, что быть Флавией де Люс — все равно что быть сублиматом: черным хрустальным осадком, остающимся на холодном стеклянном дне пробирки после выпаривания йода. В то время я сочла это идеальным описанием, и за последние два года ничего такого не случилось, что могло бы изменить мое мнение.
Как я сказала, де Люсам чего-то не хватает: какая-то химическая связь, или же ее отсутствие, связывает их языки, когда они оказываются под угрозой любви. Маловероятно, чтобы один де Люс сказал другому, что любит его, это все равно как если бы один пик в Гималаях склонился к другому и зашептал нежности.
Это утверждение было доказано, когда Фели украла мой дневник, взломала медную застежку кухонной открывашкой для консервов и громко зачитала, стоя на верху лестницы в одеяниях, которые позаимствовала у соседского пугала.
Вот какие мысли крутились у меня в голове, когда я приблизилась к двери отцовского кабинета. Я остановилась… в неуверенности. Я на самом деле хочу сделать это?
Я робко постучала в дверь. Повисло долгое молчание, затем послышался голос отца:
— Входите.
Я повернула ручку и вошла в комнату. Сидя за столом у окна, отец на миг оторвал взгляд от увеличительного стекла и снова вернулся к изучению пурпурной марки.
— Можно сказать? — спросила я, осознавая, когда произнесла эти слова, что они звучат странно и тем не менее кажутся самым подходящим выбором.
Отец отложил лупу, снял очки и потер глаза. Он выглядел уставшим.
Я сунула руку в карман и достала клочок голубой писчей бумаги, в которую завернула «Ольстерского Мстителя». Я сделала шаг вперед, словно проситель, положила бумагу ему на стол и отошла.
Отец развернул ее.
— Боже милостивый! — сказал он. — Это же «АА».
Он снова надел очки и взял ювелирную лупу рассмотреть марку.
Теперь, подумала я, воспоследует моя награда. Я обнаружила, что сконцентрировалась на губах отца в ожидании.
— Где ты ее взяла? — спросил он наконец этим своим мягким голосом, который пронзает слушателя, как булавка бабочку.
— Я ее нашла, — ответила я.
Взгляд отца был по-военному безжалостен.
— Должно быть, Бонепенни уронил ее, — сказала я. — Это тебе.
Отец изучал мое лицо, как астроном изучает сверхновую звезду.
— Очень мило с твоей стороны, — наконец сказал он, явно с трудом.
И протянул мне «Ольстерского Мстителя».
— Ты должна немедленно вернуть ее настоящему владельцу.
— Королю Георгу?
Отец кивнул, несколько грустно, как мне показалось.
— Я не знаю, как к тебе попала эта марка, и не хочу знать. Ты сама впуталась в это дело, тебе и выпутываться.
— Инспектор Хьюитт хочет, чтобы я отдала ее ему.
Отец покачал головой.
— Очень великодушно с его стороны, — сказал он, — но также очень официально. Нет, Флавия, старушка «АА» прошла через много рук за свою жизнь, чистых и грязных. Ты должна позаботиться о том, чтобы твои руки оказались самыми достойными.
— Но как можно написать королю?
— Я уверен, ты найдешь способ, — ответил отец. — Пожалуйста, закрой дверь, выходя.
Словно пряча прошлое, Доггер вываливал навоз из тележки на грядку с огурцами.
— Мисс Флавия, — сказал он, снимая шляпу и утирая чело рукавом рубашки.
— Как правильно обратиться в письме к королю? — спросила я.
Доггер осторожно прислонил лопату к оранжерее.
— Теоретически или практически?
— Практически.
— Хмм, — протянул он. — Думаю, надо где-нибудь посмотреть.
— Послушай, — сказала я. — У миссис Мюллет есть «Справочник всего на свете». Она хранит его в буфете.
— Она сейчас делает покупки в деревне, — сказал Доггер. — Если мы поторопимся, можем сохранить наши жизни.
Минутой позже мы столпились перед буфетом.
— Вот он, — взволнованно сказала я, когда книга открылась в моих руках. — Но постой, эта книга напечатана шестьдесят лет назад. Ее сведения правильны до сих пор?
— Конечно, — ответил Доггер. — Порядки в королевских кругах меняются не так быстро, как в ваших и моих, они и не должны быстро меняться.
Гостиная была пуста. Даффи и Фели отсутствовали, вероятнее всего планируя следующую атаку.
Я нашла чистый лист бумаги в ящике стола и, окунув перо в чернильницу, скопировала обращение из засаленной книги миссис Мюллет, стараясь писать как можно аккуратнее.
«Всемилостивейший суверен,
если на то будет соизволение Вашего Величества, прошу Вас принять вложенный в данное послание предмет значительной ценности, принадлежащий Вашему Величеству и похищенный ранее в этом году. Как он оказался в моих руках
— Годится, — одобрил Доггер, читавший над моим плечом.
— Что еще?
— Ничего, — сказал Доггер. — Просто подпишитесь. Король предпочитает лаконичность.
Стараясь не посадить кляксу на бумагу, я переписала завершающие фразы из книги мисс
