подскакивает и орет:

— Спасибо тебе Рон Спасибо тебе Рон Спасибо тебе Рон!..

Другой солдат заключает в объятия еврея из Бруклина…

— Вы, евреи, такие теплые, такие человечные!

Еще один всхлипывает:

— Все черномазые плачут, потому что хозяин-в холодной-холодной могиле… Плачут, как дети прямо на глазах друг у друга… к чему стыдиться показать свою душу бормочет старый мудрый священник и я плакал в объятьях того доброго человека и полицейский обхватил нас обоих своими здоровенными лапами и мы рыдали все вместе.

Мать и флаг США, добрые священники, хорошие полицейские, восхитительные надзиратели в тюрьмах покачивались в колыбели бор бор…

Тонкий серпик луны на темно-синем небе. От ночного холода на теле выступает «гусиная кожа».

Металлический телеграфный столб в тридцать футов длиной зажат между нашими цепями. Строй из ребят на коньках по обе стороны крутого холма, столб влечет нас за собой все быстрее и быстрее, словно комета… он ударяет в самый центр грузовика и тот опрокидывается разбрасывая все эти головы бор-бор по холодной-холодной земле. Мы бросаемся к ним с обеих сторон и кромсаем их во имя государственного флага США. Под неправильным крестом из опрокинувшегося грузовика мы разбиваем тонкий лед в колонке и смываем с себя кровь. Теперь у нас достаточно оружия для следующей операции.

Ребята на роликовых коньках свернули на широкую обсаженную пальмами улицу и… в оглушительный ураган автоматных очередей… страшный гул и вибрация, от которой начинают стучать зубы и ярость циркулярной пилой пронзает мозг… сообщения свистом передаются по холодным переулкам, подхватываются в лае собак и достигают отдаленных коммун в считанные часы… он шел по продуваемым ветром улицам с приоткрытым ртом, ветер вздувал его белые шорты, волосы поднимались при первом порыве… пропахшие потом такие милые ноги… откидывают назад головы и воют… ветер… волоски вокруг ануса приподнимаются — юноши-растения, знающие травы и цветы, марихуана окружает вражеские ряды, ветер несет сенную лихорадку, водяные гиацинты забиваются в двигатель катера, бараки зарастают марихуаной, колючки разрывают сапоги полковника, знающие парни насылают саранчу и блох, прекрасный больной мальчик Бубу стоит у черной лагуны, хрупкие мальчики из предрассветных сновидений ждут у мансардных окошек на заброшенной улице в домах с черепичными крышами и кирпичными трубами, парни-шаманы с юными лицами, на которые легла тень смерти, молодой рыжеволосый солдат, у него дрожат уши, он визжит, извергает семя… странные улицы… сырые школьные туалеты… ветер гуляет по площадке для гольфа… обнаженный… семя бьет струей… застенчивые духи в мире теней… парень касается плеча под одеялами у него перехватывает дыхание когда другой парень крепко сжимает его колени его худые ягодицы его анус… сырая утренняя брусчатка капля дождя в паутине… голубая пустыня… кто существует может дышать там… тонкие побеги шиповника… тела… прохладные спины… его маленькие зубы… крики и визг… парни прижимаются друг к другу и хнычут во сне, обнаженный юноша, повернувшись спиной к Одри, трется о другого парня, он поворачивается и улыбается Одри.

Предвечерний свет… я касаюсь волнолома камня вьющихся растений я вижу свое тело и песок… лицо… там внизу худая бледная спина… два смеющихся юноши… голубая юность у них в глазах полных солнца… дом позади него… смутные очертания сквозь туман… я мальчик совсем ребенок… и я лежу обнаженный на его нижнем белье… он вытирается… моя комната и я в ней… он улыбается… наблюдать, как он это делает… перепрыгнуть через сияющее пустое небо… я ощутил неизвестную руку в своей руке… апельсин в сарае… долго-долго как же долго было… небеса распались… прах мертвых у него в глазах… в его яйца все плотнее и плотнее… и тогда я спускал в развалины внутреннего двора… запах овса.

И вновь в Мехико. Человек, который был отцом мальчика, попытался собрать деньги, чтобы вернуться и продолжить раскопки на развалинах, но мексиканские власти заявили, что у него нет на это права, отняли у него все его находки и прислали на развалины мексиканцев. Он начал снова принимать морфий, а я большую часть времени проводил на улицах, стараясь пореже возвращаться домой. Помню, как какой-то американец из Техаса с тюремной тенью в глазах заговорил со мной в парке, и я пошел с ним к нему на квартиру.

Прошло некоторое время с тех пор, как тот человек пришел в клуб и выбрал меня в качестве своего дружка. Ему было около тридцати лет, он был моложав, с очень светлыми серыми глазами… полный, но я чувствовал мышцы у него под слоем жира и, как только мы пришли на площадку для гольфа, я понял, что ему от меня нужно что-то особенное. Прежде всего он сказал мне, что я не должен оставаться в Мехико, потому что я американец и должен жить в Америке и он все это может организовать, но вначале я должен был сделать кое-что, чтобы, как он выразился, «рассчитаться с ним», после чего он сообщил мне, что «свободный мир», как он его назвал, борется за выживание, и я мог бы ему помочь. Им было известно, что здесь есть человек, работающий на «комми», и им нужно было его захватить. Я уже видел его, он купил мне бутерброд и апельсиновый сок… теперь мне предстояло подтолкнуть его к занятиям понятно чем со мной, и они его накроют на этом, после чего я смогу поехать в Америку, жить в нормальной семье и ходить в школу. Ну, как тебе нравится подобная перспектива? Я ответил им, что родился в Мексике и совсем не хочу ехать в Америку, здесь живут мои родители, и я буду помогать им теми деньгами, которые заработаю. Тогда он схватил меня за руки, и я увидел у него под мышкой в кобуре короткоствольник тридцать восьмого калибра.

— Хорошо, а теперь смотри мне в лицо, когда говоришь, и кончай лгать. Мне все про тебя известно. Твой отец — наркоман, а мать — алкоголичка, а ты весь последний год торговал свой задницей в Аламеде…

Тогда я согласился сделать все, что он хочет, и он еще раз повторил, что мексиканцы не разрешают ему забрать меня в Америку. После чего добавил, что у него есть для меня новости, и вытащил какую-то бумажку. Когда он развернул ее, я понял, что это было свидетельство о рождении, выписанное в Мексике. Затем он изорвал его в клочья и взглянул на меня, а лицо его сделалось черным и страшным. Я же смотрел поверх него на траву, горевшую вдоль дороги.

— Послушай ты, маленький педерастишко, хочешь, чтобы я отправил тебя в исправительную школу? Хочешь, чтобы тебя трахала целая банда, пока не раздолбает тебе всю задницу? А?!!! Ну что ж, я могу выписать соответствующий ордер, и ты даже пернуть не успеешь, как очутишься в федеральном исправительном учреждении в Техасе…

Я ответил, что сделаю все, что он хочет, и он показал мне место около пруда.

— Вот здесь, где твой дружок трахнул тебя. Эта картинка выведет тебя из-под родительской опеки…

Я уже принял решение, но подумал, что с ним следует поспорить, чтобы он ничего не заподозрил — он ведь был такой: умел читать мысли — поэтому я спросил, смогу ли я остаться в Мехико, если сделаю то, что он хочет, он ответил, что да, смогу, и я понял, что он лжет, или, что даже если он разрешит мне остаться, он будет требовать от меня и дальше выполнения таких же поручений, однако я сделал вид, что поверил ему.

Исполнение его задания было назначено на послезавтра, это была пятница.

Когда я вернулся в кабинку для переодевания, Джонни был там один, и я рассказал ему все, что произошло, и свой план. Когда мы проходили мимо стоянки, Джонни отвинтил крышку на бензобаке того мужика, теперь она еле-еле держалась и должна была слететь на первом же ухабе. Конечно, мы понимали, что нас сразу же заподозрят, и потому убрались к Старине Тио в Северную Мексику, в маленький городок, окруженный плантациями опиума. Нас там надежно спрятали. На следующий день мы прочли обо всем в газетах. Однако, против нашего ожидания, о нас даже не вспомнили, так как до нас там побывал кто-то со взрывным устройством, разработанным ЦРУ для присоединения к бензобакам. Поэтому во всем обвинили профессионалов или вражеских агентов в их собственных рядах.

Брэд и Грег работали над каким-то жутко секретным проектом внутри космической программы, а