Француз достал из нагрудного кармана записную книжку и начал писать.

– Вот несколько адресов и номеров телефонов: бар, бордель, чудная прелестница, хороший франко- индокитайский ресторан. – Он подал мне листок.

– Спасибо, – поблагодарил я. – И с чего мне начать?

– Начинать надо всегда с хорошей еды, но теперь слишком поздно, так что отправляйтесь в бар. Мой вам совет: никогда не берите проституток, приглашайте официанток или барменш. Так проявляется степень savoir fair[15].

– Воспитанность – мое второе имя.

– Не платите больше пяти долларов в баре, пять в борделе и двадцать мадемуазель Дью Кьем. Она наполовину француженка и говорит на нескольких языках. Превосходная компаньонка на ужин и способна помочь сделать покупки и осмотреть достопримечательности.

– Недурно за двадцать баксов. – Тридцать лет назад столько в Джорджии брала Дженни, но она говорила исключительно по-английски.

– Только помните: проституция официально запрещена в Социалистической Республике Вьетнам.

– В Виргинии тоже.

– Вьетнам – это скопище противоречий. Правительство коммунистическое – тоталитарное, атеистическое, сплошные ксенофобы. А народ – капиталисты, свободные духом буддисты и католики – дружелюбные к иностранцам люди. Я говорю о юге. На севере все иначе. Там народ и власть заодно. Так что остерегайтесь, если поедете на север.

– Да нет, поболтаюсь по Сайгону, похожу по музеям, развлекусь, накуплю безделушек родным и вернусь домой.

Несколько секунд француз внимательно на меня смотрел, а потом как бы потерял интерес и взялся за газету.

Пилот что-то сказал по-вьетнамски, потом по-французски, а его второй коллега из нераскосых повторил по-английски:

– Пожалуйста, вернитесь на свои места и пристегните ремни.

Вскоре мы совершили посадку в аэропорту Сайгона.

Стюардессы принялись собирать бокалы.

Я смотрел в иллюминатор и видел, как в небе над Сайгоном чертили линии красные и зеленые трассеры. Снаряды и ракеты выписывали раскаленные траектории, и там, где они врезались в рисовые посевы, вспыхивали оранжево-красные взрывы. Я видел все это с закрытыми глазами, и в моей памяти всплывали картины тридцатилетней давности.

Я поднял веки: Хошимин оказался в два раза больше, чем прежний Сайгон. И освещен гораздо ярче, чем осажденная столица военного времени.

Я почувствовал, что француз смотрит на меня.

– Вы были здесь раньше, – произнес он. Слова прозвучали скорее как утверждение, чем как вопрос.

– Да, был, – ответил я.

– Во время войны?

– Да. – Наверное, это было видно по мне.

– Теперь здесь все иначе.

– Надеюсь.

Он рассмеялся.

– Plus cachange, plus c'est la meme chose[16].

В утробе самолета зашипела гидравлика – мы садились в аэропорту Таншоннят. Мне предстояло путешествие в прошлое.

Мы прошли сквозь облака, и я в третий раз в жизни увидел аэропорт Таншоннят.

Странно, но он выглядел почти так же, как тридцать лет назад. После войны так и не убрали укрепления из мешков с песком, и к аэропорту по-прежнему примыкала военная площадка – у старых американских ангаров стояли советские 'МиГи'. Мелькнул силуэт американского транспортного 'Си-130', и я подумал: неужели еще служит или стоит в качестве былого трофея?

Я вспомнил, что в Таншоннят квартировал штаб военных советников во Вьетнаме, что оказалось очень удобным, когда в апреле 1975-го победоносные коммунистические войска приблизились к аэропорту – штабные ребята вместе с другими американскими военными во Вьетнаме взорвали свой штаб и упорхнули на самолетах 'Эр Америка'. Я следил за этим по телевизору, а теперь лицезрею какие-то руины, которые могли быть штабом военных советников, известным в то время как Восточный Пентагон.

Когда мы приблизились к посадочной полосе, я заметил, что гражданский терминал был таким же дерьмом, как прежде. У меня сложилось странное ощущение, что я выбрался из Сумеречной зоны[17] и возвращаюсь в это место в третий раз. На самом же деле так оно и было.

Мы коснулись бетонки без ощутимого толчка – значит, самолет пилотировал не косоглазый. Но