матросом, потом стал банковским клерком в Париже, некоторое время был коммерсантом (более удачным, чем Винсент). Все это время он понемногу рисовал, а в 35 лет все бросил и полностью отдался живописи. Гоген был высокомерным и властным человеком, обладавшим своеобразным магнетизмом, умеющим и любящим подчинять. В его тени всегда находился какой-нибудь восторженный поклонник. Гоген рассчитывал найти в В.В.Г. такого же покорного ученика. А Винсент, хотя был готов восхищаться талантом и личностью Поля, слушать рассказы о тропиках, не поступался ни своими принципами, ни вкусами, ни суждениями. Это были лед и пламень, север и юг. По словам Гогена: «один из нас был вулкан, другой тоже кипел, но внутренне». В мемуарах, написанных много лет спустя, Гоген хотел представить дело так, словно он был наставником В.В.Г., но его воспоминания грешат многими неточностями, так что верить им приходится примерно наполовину. Более того, если Ван Гог уже был к этому моменту полностью сложившимся мастером, то у Гогена пик мастерства был еще впереди, о чем, кстати, Винсент писал в письмах Тео.

Они часто спорили. Это не были ссоры. Это были горячие диспуты в основном на творческие темы. Для Винсента на первом месте всегда была работа, и если она шла успешно, несогласия в спорах его мало трогали. В общем, он был вполне удовлетворен своим компаньоном и напряженной, но вдохновляющей арльской жизнью. В его письмах нет намека на недовольство. И вдруг в письме от 23 декабря художник пишет следующее: «Боюсь, что Гоген немного разочаровался в славном городе Арле, в маленьком желтом домике, где мы работаем, и главным образом во мне». «Разочарование» назревало давно. Поль был привычен к югу, в отличие от Ван Гога. В Арле Гогена с самого начала держали, в основном, денежные затруднения. Споры его раздражали, в делах в Париже как раз наметились какие-то положительные сдвиги. Но главное, он стал замечать в поведении друга какие-то странности. В середине декабря Гоген написал Тео, что собирается вернуться в Париж. Прошло еще две недели. Винсент с Гогеном съездили в Монпелье в музей, опять много спорили, Винсент написал «Пустые стулья»: простой пустой желтый стул в солнечных лучах и гнутое энергичное кресло Гогена со свечой, от которой грозят загореться неустойчиво лежащие книги.

24 декабря наступила развязка. Подробности этого события, к сожалению, сейчас восстановить сложно. Обычно ссылаются на воспоминания Гогена, написанные им через 15 лет, в которых есть явные противоречия. Гоген рассказывал, что они сидели в кафе и пили абсент. Вдруг Винсент схватил стакан и бросил в Гогена. Гоген уклонился, вытащил друга из-за стола и отвел домой, где тот сразу уснул, а проснувшись утром, смутно вспомнил, что накануне чем-то обидел Гогена. Тот ответил, что не сердится, но, тем не менее, хочет уехать. Вечером он, якобы, пошел пройтись, услышал за собой торопливые шаги и, обернувшись, увидел Ван Гога с открытой бритвой в руках. Винсент бросился было на Гогена, но «парализованный его взглядом» развернулся и побежал домой. Гоген не стал возвращаться в их дом, а заночевал в отеле. На следующее утро, подойдя к дому, увидел толпу и нескольких полицейских. Гогену сказали, что его товарищ мертв. Когда он вместе с полицейским поднялся наверх, Винсент лежал в постели, закутанный в одеяло. Вся комната была забрызгана кровью, но Ван Гог был жив. Оказалось, что, вернувшись домой, он отрезал себе бритвой ухо (Гоген пишет: «у самой головы», на самом деле – только мочку уха), тщательно завернул его в салфетку, потом отправился в знакомый публичный дом, где вручил ухо одной из девиц Габи «на память», что и вызвало переполох в городе. Потом Винсент вернулся домой, закрыл ставни, лег и уснул. Убедившись, что жизни Ван Гога ничто не угрожает, Гоген сразу же ушел, попросив комиссара передать товарищу, что он уезжает в Париж. Полицейский тут же послал за врачом. Проснувшись, Винсент выглядел спокойным, только попросил курительную трубку и спросил о Гогене.

Эта история выглядит несколько по-иному, если обратиться к письмам друзей и знакомых. Эпизод со стаканом произошел на две недели раньше (именно после него Гоген и написал первое письмо Тео). Бернар в письме к Орье пересказывал историю, которую услышал от Гогена сразу по возвращении того из Арля. «Вот что он мне рассказал: «Накануне моего отъезда Винсент побежал за мной, – дело было ночью, – а я обернулся, потому что Винсент последнее время вел себя странно и я был настороже. Затем он сказал мне: «Ты неразговорчив, ну и я буду таким же». Я отправился ночевать в гостиницу, а когда вернулся, перед нашим домом собралось все население Арля. Тут меня задержали полицейские, так как весь дом был залит кровью. Вот что случилось: после моего ухода Винсент вернулся домой, взял бритву и отрезал себе ухо». Похоже, что легенду о нападении с бритвой Гоген создал уже потом, поскольку в парижских кругах ходили разговоры о неблаговидном поведении Гогена, малодушно покинувшего друга в трудную минуту. Это более вероятно, поскольку агрессивных склонностей во время припадков у Ван Гога ни до того ни после не наблюдалось.

Несмотря на то, что Гоген оставил его в трудную минуту, Винсент до конца жизни относился к Полю дружелюбно, переписывался с ним, справлялся, как идет работа. Он хорошо понимал Гогена. А для Ван Гога понять – значило простить.

После того, как Винсента поместили в арльскую больницу под наблюдение врача (точнее, 23-летнего практиканта) Феликса Рея, он оставался без сознания три дня. Гоген, уезжая из Арля, предварительно вызвал Тео. Когда тот приехал, Винсент уже начал приходить в себя. Он плохо помнил происшедшее, не понимал, зачем надо вызывать с места Тео, который как раз обручился с Иоханной Бонгер. Он уверил брата, что с ним уже все в порядке, и настоял, чтобы Тео вернулся в Париж.

В первых числах января Винсент уже приступил к работе, написав длинный тоскливый зал арльской больницы с закутками постелей и группой больных возле незажженной печурки. 7 января он вышел из больницы. Верный Рулен доставил его домой и вместе с семьей заботился о нем и после этого.

Все прошло так быстро, что Винсент отнесся к этому не серьезно, уверяя окружающих, что это обычный шок от переутомления и местного климата. Время от времени он ходил на перевязку к милому и внимательному Рею, написал его портрет. Тот с благодарностью принял подарок и только через много лет с удивлением узнал, насколько большую ценность хранил на своем чердаке. В эти дни Винсент написал еще два автопортрета. И если первый – скорее этюд, как будто художник проверял: вернулось ли к нему его искусство, то второй тянет на философское обобщение. Недаром его никто не называет автопортретом Винсента Ван Гога, а просто – «Человек с перевязанным ухом». Это образ стоического человека, не сломленного судьбой. Вейсбах дал ему еще более яркое название – «И все же!»

Казалось, все вошло в свою колею. И если бы не бессонница, Винсент считал бы, что все нормально.

В начале февраля у него появились кошмары и галлюцинации. Он собрался с силами и сам пришел в больницу. Его опять госпитализировали. Похоже, все было серьезнее, чем казалось сначала. Пробыв некоторое время в госпитале, Ван Гог снова быстро оправился, вернулся домой и принялся за работу. Вдруг в марте к нему явились полицейские и силой увели в больницу. Доктора Рея в тот раз не было, и Ван Гога заперли в изолятор. Он старался не протестовать, чтобы его не приняли за буйнопомешанного. Как потом выяснилось, группа жителей Арля подала мэру заявление с 30 подписями, требуя лишить Винсента Ван Гога свободы действий.

Тео, тревожившийся за брата, узнал об этом от пастора Саля – одного из горячих доброжелателей Винсента. Тот писал, что в свете первого приступа теперь все мелкие странности, не стоящие внимания, истолковываются неблагоприятно для Винсента.

Сам Ван Гог молчал. Тео взывал: «Нет ничего мучительнее неизвестности… Ты столько сделал для меня, что я прихожу в отчаяние, зная, что теперь, когда мне предстоят счастливые дни с моей дорогой Ио, ты переживаешь тяжкое время». На 17 апреля была назначена свадьба Тео с Иоханной.

На этот вопль души Винсент откликнулся, рассказав в подробностях, что случилось. Грубый арест, к счастью, не вызвал нового приступа, но петиция горожан его очень задела, оставив в душе шрам. Он не ожидал такого от соседей, даже писал, что все окружающие к нему добры и внимательны.

В оправдание соседей надо сказать, что никто из них этой петиции не подписывал и даже не слышал о ней. Но душевное равновесие было уже нарушено. Любимый дом Винсента опечатала полиция, во время половодья туда проникла вода. Дом в его отсутствие не топили, и многие картины испортились от сырости. Друга и добровольную няньку Рулена перевели в Марсель. Скоро туда же должна была уехать и жена с детьми. Винсент временно снял две комнаты у доктора Рея. Пастор Саль подыскивал ему другую квартиру, но художнику уже ничего не хотелось. У него опять был упадок сил. Из Парижа приехал навестить его Поль Синьяк. Художник Конинг, земляк Винсента, готов был надолго поселиться в Арле, то же самое предлагали художники Де Хаан и Исааксон, которые после отъезда Винсента остановились у Тео, но Ван Гог отклонял