И Сокол, отказавшись от карточной борьбы, внезапно встал из-за стола.

– Я выхожу из игры.

Его охватило страшное нетерпение, хотелось не идти, а бежать, но он пересилил себя и неторопливым шагом покинул комнату. Оказавшись на воздухе, Сокол ненадолго задержался под навесом у входа в барак, давая глазам привыкнуть к ночной темноте. На другом конце двора за рощицей светились окна главного дома. Сокол не мог оторвать глаз от этих огоньков. Его бросило в жар, казалось, что по жилам бежал огонь. Он шагнул в сторону и… замер на месте, когда рядом из темноты послышался голос:

– Вижу, тебя достал весь этот дым? – осведомился Лютер Уилкокс с преувеличенной небрежностью. – Я тоже не выдержал, вышел подышать свежим воздухом. Все легкие прокоптились табаком.

Послышался глухой звук – передние ножки стула, на котором сидел, раскачиваясь, Лютер, со стуком опустились на землю.

Сокола охватило дикое раздражение. Почему он сразу не заметил, что рядом сидит Лютер? Ответ мог быть только один, но от него досада на себя не уменьшалась. Сокол понимал: он лишился обычной чуткости и зоркости из-за того, что перед глазами постоянно стоит образ Ланны – тихая красота ее лица и спокойных карих глаз.

С показной беспечностью он повернулся к ковбою, продолжавшему раскачиваться на стуле. С годами Лютер раздался в ширину, волосы на голове серебрились, как мех гризли. Им с Соколом нередко доводилось перебрасываться словом-другим, но за непринужденностью беседы всегда скрывалась настороженность. И так долгие годы. Это они – Лютер и Билл Шорт – держали Сокола за руки, когда Том Ролинз избивал его. Сокол никогда этого не забывал. Оба ковбоя знали это и держались с Соколом очень осторожно, какими бы благополучными ни казались с виду их отношения с незаконным сыном Фолкнера.

– Да, мне тоже захотелось глотнуть воздуха. – Сокол принял оправдание, предложенное Лютером, и, пройдя мимо старого ковбоя, прислонился плечом к оконной раме.

Это была удобная позиция. Сокол одновременно мог видеть, что происходит в бараке для рабочих, наблюдать за своим собеседником и поглядывать на дом вдали. Лютер с видимым усилием передвинулся вместе со стулом и развернулся лицом к Соколу. Да, старость – пора несладкая. Все тело ломит после тяжких дневных трудов.

– Надо тебе уходить на покой, Лютер. Ты становишься слишком стар для этой работы, – проговорил Сокол.

Он скорее констатировал факт, нежели выражал интерес к здоровью старика.

– На покой? Черта с два! Я собираюсь оставаться ковбоем до тех пор, пока не умру, или пока меня не скрючит. А если даже и скрючит, ну что ж, меня можно будет просто привязывать к седлу. Я и не думаю уходить на покой. Это все равно что откинуть копыта.

Долго он будет болтать? Сокола охватило нетерпение, хотя он ничем этого не показал. Из барака послышался взрыв хохота.

– Тебе бы стоило пойти к ребятам, Лютер, послушать Бобби Черного Пса. Он в лучшие свои годы снимался во всех этих фильмах, ну, ты сам знаешь.

Присутствие индейца на ранчо было еще одной занозой, не дававшей Соколу покоя. Он ни минуты не сомневался, что у Чэда были какие-то свои особые причины пригласить Бобби. Это только Ланна могла верить, что он сделал это по доброте душевной.

– Да я не слишком часто ходил в кино. Терпеть его не могу, – Лютер откашлялся и сплюнул. – Сегодня вечером после ужина этот индеец пытался продать мне телескоп, который таскает с собой. Это даже не телескоп, а такая штуковина, чтобы разглядывать девчонок. Смотришь в нее, а там – картинка голой бабы, – он хмыкнул и перевел на Сокола блеснувшие в темноте глаза. – У новой подруги Чэда такие лицо и фигура, что мужчине невольно приходят в голову всякие мысли, не так ли?

– Я ее не слишком хорошо разглядел, – сказал Сокол, а мысленно поправил себя: «Не так хорошо, как хотелось бы!» – Чэд, кажется, не очень-то стремится знакомить ее со всеми подряд, – добавил он.

Это простое упоминание о Ланне заставило Сокола опять устремить голодный взгляд на главный дом.

– А Кэтрин сегодня вечером не играет на пианино, – заметил Лютер. – Уж что-что, а играть она умеет. Просто берет человека за душу.

– Да, пианистка она очень хорошая, – согласился Сокол.

– Прошлой ночью она, должно быть, крепко тебя зачаровала. Ведь было почти уже утро, когда ты вернулся.

– А ты что, Лютер, отмечаешь, когда я ухожу и прихожу? – небрежно осведомился Сокол, но холодный взгляд, который он бросил на старого ковбоя, был резким и пристальным.

Лютер замялся, сморщив губы.

– Нет, – покачал он головой. – Я не следил за тобой. – Его обветренное и обожженное солнцем лицо казалось печальным. – Я знаю, что ты все равно не станешь слушать никаких моих советов. Но ты, парень, сам напрашиваешься на большие неприятности. Ты и так уже пережил больше, чем надо. Отступись, парень, пока еще можешь.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – Сокол не переменил своей расслабленной позы.

– Поступай как сам знаешь, – пожал плечами ковбой.

– Ты устал, Лютер. Уже поздно. Тебе давно надо быть в постели. Почему бы тебе не отправиться на боковую? – предложил Сокол.

– Нет, посижу здесь еще немного. Мне теперь не особенно спится. Когда становишься стар, то телу уже не требуется так много сна, как прежде.

Сокол чертыхнулся про себя. Бросив последний взгляд на манящие огни большого дома за деревьями, он выпрямился и сказал: