униженію другихъ императрицъ и королевъ Алгарвіи и Эстрамадуры; прошу показать намъ самый миніатюрный, хотя-бы въ ноготь величиною портретъ вашей даны, и какъ по обломку судятъ о ц?ломъ, то, взглянувъ на этотъ портретъ, мы успокоимъ нашу сов?сть и отъ души подтвердимъ то, что вы требуете. Къ тому-же, мы въ такой м?р? предупреждены уже въ пользу вашей красавицы, что если бъ у ней оказался одинъ глазъ косой, а другой точащій с?ру и киноварь, и тогда мы, кажется, готовы были-бъ восторгаться ею, сколько вамъ будетъ угодно.

Услышавъ это, Донъ-Кихотъ, не помня себя отъ гн?ва, закричалъ: «знайте, низкіе люди, что отъ нея не истекаетъ ничего кром? запаха амбры и мускуса; она ни коса, ни горбата, а стройна какъ гвадарамское веретено, и вы дорого заплатите мн? за вашу клевету». Въ тоже мгновеніе, онъ такъ стремительно кинулся съ копьемъ своимъ на дерзкаго купца, что еслибъ Россинантъ не споткнулся, то клеветникъ почувствовалъ- бы себя очень не хорошо.

Оступившійся Россинантъ далеко покатился съ рыцаремъ. пытавшимся подняться на ноги, но задерживаемаго въ своихъ попыткахъ щитомъ, копьемъ и другими атрибутами своего вооруженія, и не перестававшаго кричать купцамъ: «не уб?гайте, презр?нные люди, не уб?гайте! Если я упалъ, въ этомъ виновенъ конь мой, а не я.»

Одинъ изъ слугъ, сопровождавшихъ путешественниковъ, не отличавшійся особеннымъ терп?ніемъ и раздосадованный хвастливыми угрозами Донъ-Кихота, подб?жалъ къ нему, вырвалъ у него копье, разбилъ его въ куски и принялся бить лежавшаго рыцаря съ такимъ остервен?ніемъ, что, не смотря на защищавшую его кирасу, чуть не изломалъ ему вс?хъ костей. Напрасно купцы приказывали ему оставить въ поко? несчастнаго рыцаря: онъ не слушался ихъ, видимо увлеченный зат?янной имъ игрой. Раздробивъ одинъ кусокъ копья, онъ принялся за другой, потомъ за третій и продолжалъ такимъ образомъ, пока не искрошилъ вс?хъ ихъ на нашемъ геро?, не перестававшемъ грозить своимъ врагамъ, взывая въ небесамъ и земл?. Палачъ его наконецъ усталъ и отправился дальше съ своими господами, запасшимися предметомъ для долгихъ разговоровъ. Увид?въ себя одного, Донъ-Кихотъ обратился къ прежнимъ попыткамъ встать на ноги, но, не усп?въ въ этомъ тогда, какъ былъ ц?лъ и здоровъ, могъ-ли онъ усп?ть теперь, будучи измятъ и почти изув?ченъ. Въ грустномъ своемъ положеніи онъ ут?шалъ себя т?мъ, что случившееся съ нимъ несчастіе не р?дкость для странствующихъ рыцарей, и что оно случилось притомъ единственно по вин? его коня.

Уб?жденный въ невозможности подняться на ноги, Донъ-Кихотъ приб?гнулъ къ обыкновенному своему лекарству, состоявшему въ томъ, что онъ началъ припоминать эпизоды изъ рыцарскихъ исторій, соотв?тствующіе сколько нибудь настоящему его положенію, и тутъ въ ум? его воскресла исторія маркиза Мантуанскаго и Вальдовиноса, покинутаго Карлотою, раненымъ въ горахъ, — сказка, изв?стная всему міру и столько же достов?рная, какъ чудеса Магомета. Рыцарь, находя, что она удивительно подходитъ въ случившемуся съ нимъ несчастію, началъ съ безнадежнымъ видомъ кататься по земл?, декламируя плачевнымъ голосомъ стихи, вложенные авторомъ сказки въ уста раненому рыцарю:

въ ту минуту на дорог? показался крестьянинъ его деревни, возившій на мельницу хл?бъ и теперь возвращавшійся назадъ. Видя лежащаго на земл? челов?ка, онъ спросилъ его: «кто онъ, и что заставляетъ его такъ тяжело вздыхать?» Донъ-Кихотъ, вообразивъ себя Вальдованосомъ и принимая крестьянина за маркиза Мантуанскаго, принялся разсказывать ему пов?сть своихъ несчастій и любовныхъ интригъ жены своей съ сыномъ императора совершенно такъ, какъ это разсказано въ книг?. Крестьянинъ, съ удивленіемъ слушая вс? эти бредни, снялъ съ Донъ-Кихота разбитое забрало и вымывъ его запыленное лицо, узналъ въ немъ знакомаго ему гидальго. «Синьоръ Кихада», воскликнулъ онъ, называя своего сос?да т?мъ именемъ, подъ которымъ онъ былъ изв?стенъ въ то время, когда находился въ полномъ разум? и велъ жизнь мирнаго гидальго, а не странствующаго рыцаря. «Скажите на милость, какъ очутились вы въ такомъ положеніи?» Не отв?чая на сд?ланный ему вопросъ, герой нашъ продолжалъ разсказывать свой романъ. Видя невозможность добиться отъ него толку, крестьянинъ снялъ съ Донъ-Кихота наплечники и латы, желая осмотр?ть его раны, которыхъ, впрочемъ, не оказалось. Посл? этого, онъ приподнялъ избитаго рыцаря и, положивъ на своего осла, р?шился осторожно довезти его домой. Собравъ наконецъ до посл?дняго обломка копья, находившееся вблизи оружіе, онъ сложилъ его на спину Россинанта, взялъ коня за узду и, погнавъ впереди себя осла, направился въ своей деревн?, слушая и ничего не понимая изъ той нел?пицы, которую не переставалъ городить Донъ-Кихотъ.

Весь погруженный въ свои бредни, Донъ-Кихотъ чувствовалъ себя однако такъ дурно, что съ трудомъ лежалъ на спин? миролюбиваго животнаго и отъ времени до времени тяжело вздыхалъ. Крестьянинъ спросилъ рыцаря: ч?мъ онъ страдаетъ? но, кажется, самъ чортъ р?шился развлекать себя, приводя Донъ- Кихоту на память все, что им?ло какое нибудь отношеніе къ настоящему его положенію. Забывъ Вальдовиноса, онъ вспомнилъ мавра Абендареца, уводимаго въ пл?нъ антекверскимъ алькадомъ Родригомъ Нарваезскимъ, и принялся повторять слово въ слово все, что въ сказк? о Діан? Монтемаіорской Абендарецъ говоритъ донъ-Родригу. При этомъ онъ до такой степени проникался вс?мъ этимъ вздоромъ, что невозможно было высказать больше сумазбродства. Крестьянинъ, окончательно уб?дясь, что сос?дъ его спятитъ съ ума, ускорилъ шаги, желая скор?е освободиться отъ скуки выслушивать чепуху, которую несъ несчастный рыцарь, восклицавшій: «синьоръ Родригъ Нарваезскій! Узнайте, что прекрасная Калифа называется теперь Дульцинеей Тобозской и во славу ея я совершилъ, совершаю и совершу величайшіе рыцарскіе подвиги, подобныхъ которымъ не вид?ли, не видятъ, да врядъ-ли увидятъ и грядущіе в?ка!»

— Я не Родригъ Нарваезскій и не маркизъ Мантуанскій, отв?чалъ крестьянинъ; а сос?дъ вашъ Петръ Алонзо, — вы-же не Мавръ Абендарецъ и не Вальдовиносъ, а вс?ми уважаемый гидальго, синьоръ Кихада.

— Я знаю, кто я, возразилъ Донъ-Кихотъ, и знаю, что могу быть не только т?мъ ч?мъ теперь, но вс?ми дв?надцатью перами Франціи и девятью мужами славы, потому что совокупные подвиги ихъ меркнутъ предъ моими.

Въ подобнаго рода разговорахъ, путешественники наши при закат? солнца достигли своей деревни. Крестьянинъ, не желавшій показать рыцаря вс?мъ знакомымъ его въ томъ вид?, въ какомъ онъ находился, выждалъ за деревней наступленія ночи и тогда повезъ рыцаря въ его домъ, въ которомъ вс? находились въ страшномъ безпокойств?, недоум?вая: куда скрылся хозяинъ. Тамъ сид?ли друзья Донъ-Кихота: священникъ и цирюльникъ, слушая его встревоженную экономку, спрашивавшую священника, куда д?вался, по его мн?нію, хозяинъ дона? «Вотъ уже шесть дней, говорила она, какъ онъ исчезъ съ конемъ и, какъ кажется, съ копьемъ, щитомъ и своимъ оружіемъ, которыхъ мы нигд? не находимъ. Клянусь, всему виною проклятыя рыцарскія книги, которыя онъ читалъ съ утра до вечера. Он? перевернули вверхъ дномъ его мозгъ; это также в?рно, какъ родилась я зат?мъ, чтобы умереть. Онъ не разъ намекалъ на желаніе свое сд?латься странствующимъ рыцаремъ и пуститься по св?ту искать приключеній. О, продолжала она, еслибъ сатана унесъ вс? эти книги, сведшія съ ума лучшую голову, какую вид?ли въ Ламанч?«.

Племянница Донъ-Кихота шла еще дальше. «Знаете, синьоръ Николай», говорила она цирюльнику: «дядя часто, проведши н?сколько сутокъ сряду за своими книгами, не помня себя, швырялъ потомъ книгу, обнажалъ мечъ, наносилъ имъ н?сколько ударовъ объ ст?ну и, весь изнеможенный, говорилъ, будто убилъ четырехъ великановъ, превосходившихъ ростомъ своимъ вышину четырехъ башень, и что градомъ лившійся