Однако он тотчас же увидел дымок около дула своего пистолета. Человек, стоявший против него, не шевельнулся, не изменил положения, и над его головой тоже вилось белое облачко.
Они выстрелили оба. Все было кончено.
Секунданты и врач осматривали его, ощупывали, расстегивали одежду, с тревогой в голосе спрашивали:
— Вы не ранены?
— Кажется, нет, — ответил он наугад.
Лангремон тоже был невредим.
— С этими проклятыми пистолетами всегда так, — проворчал Риваль, — либо промах, либо наповал. Мерзкое оружие!
Дюруа не двигался. Он обомлел от радости и изумления. «Дуэль кончилась!» Пришлось отнять у него пистолет, так как он все еще сжимал его в руке. Теперь ему казалось, что он померялся бы силами с целым светом. Дуэль кончилась. Какое счастье! Он до того вдруг осмелел, что готов был бросить вызов кому угодно.
Секунданты поговорили несколько минут и условились встретиться в тот же день для составления протокола, потом все снова сели в экипаж, и кучер, ухмыляясь, щелкнул бичом.
Некоторое время спустя оба секунданта, Дюруа и врач уже завтракали в ресторане и говорили о поединке. Дюруа описывал свои ощущения:
— Я нисколько не волновался. Нисколько. Впрочем, вы это и сами, наверно, заметили?
— Да, вы держались хорошо, — подтвердил Риваль.
В тот же день Дюруа получил протокол, — он должен был поместить его в хронике. Сообщение о том, что он «обменялся с г-ном Луи Лангремоном двумя выстрелами», удивило его, и, слегка смущенный, он спросил Риваля:
— Но ведь мы выпустили по одной пуле?
Риваль усмехнулся.
— Да, по одной… каждый — по одной… значит, всего две.
Объяснение Риваля удовлетворило Дюруа, и он не стал в это углубляться.
Старик Вальтер обнял его:
— Браво, браво, вы не посрамили «Французской жизни», браво!
Вечером Жорж показался в редакциях самых влиятельных газет и в самых модных ресторанах. Со своим противником он встретился дважды, — тот, видимо, тоже счел нужным показать себя.
Они не поклонились друг другу. Они обменялись бы рукопожатием только в том случае, если бы один из них был ранен. Впрочем, оба клялись, что слышали, как над головой у них просвистели пули.
На другой день, около одиннадцати, Дюруа получил «голубой листочек»:
«Боже, как я боялась за тебя! Приходи скорей на Константинопольскую, я хочу поцеловать тебя, моя радость. Какой ты смелый.
Обожающая тебя
Когда он пришел на свидание, она бросилась к нему в объятия и покрыла поцелуями его лицо.
— Дорогой мой, если б ты знал, как взволновали меня сегодняшние газеты! Ну, рассказывай же! С самого начала. Я хочу знать, как это было.
Он вынужден был рассказать ей все до мелочей.
— Воображаю, какую ты ужасную ночь провел перед дуэлью, — воскликнула она.
— Да нет. Я отлично спал.
— Я бы на твоем месте не сомкнула глаз. А как прошла самая дуэль?
Он тут же сочинил драматическую сцену:
— Когда мы стали друг против друга в двадцати шагах, — расстояние всего лишь в четыре раза больше, чем эта комната, — Жак спросил, готовы ли мы, и скомандовал: «Стреляйте!» В ту же секунду я поднял руку, вытянул ее по прямой линии и стал целить в голову, — это была моя ошибка. Пистолет мне попался с тугим курком, а я привык к легкому спуску, — в результате сопротивление спускового крючка отклонило выстрел в сторону. Но все-таки я чуть-чуть в него не попал. Он тоже здорово стреляет, мерзавец. Пуля оцарапала мне висок. Я почувствовал ветер.
Сидя у Дюруа на коленях, г-жа де Марель сжимала его в своих объятиях, — она точно желала разделить грозившую ему опасность.
— Ах, бедняжка, бедняжка, — шептала она.
Когда он кончил свой рассказ, г-жа де Марель воскликнула:
— Ты знаешь, я не могу больше жить без тебя! Я должна с тобой видеться, но, пока муж в Париже, это невозможно. Утром я могла бы вырваться на часок и забежать поцеловать тебя, когда ты еще в постели, но в твой ужасный дом я не пойду. Как быть?
Дюруа пришла в голову счастливая мысль.
— Сколько ты здесь платишь? — спросил он.
— Сто франков в месяц.
— Ну так вот: я обоснуюсь в этих комнатах и буду платить за них сам. Теперь моя квартира меня уже не устраивает.
— Нет. Я не согласна, — подумав несколько секунд, возразила она.
Он удивился:
— Почему?
— Потому…
— Это не объяснение. Здесь мне очень нравится. Кончено. Я остаюсь.
И он засмеялся:
— К тому же квартира снята на мое имя.
Она стояла на своем:
— Нет, нет, я не хочу…
— Да почему же?
В ответ он услышал ее ласковый шепот:
— Потому что ты будешь приводить сюда женщин, а я этого не хочу.
Он возмутился:
— Да ни за что на свете! Обещаю тебе.
— Нет, будешь.
— Клянусь…
— Правда?
— Правда. Честное слово. Это наш дом — и больше ничей.
Она порывисто обняла его.
— Ну хорошо, мой дорогой. Но знай: если ты меня хоть раз обманешь, один-единственный раз, — между нами все будет кончено, навсегда.
Дюруа снова разуверил ее, дал клятву, и в конце концов они решили, что он переедет сегодня же, а она будет забегать к нему по дороге.
— Во всяком случае, приходи к нам завтра обедать, — сказала она. — Мой муж от тебя в восторге.
Он был польщен.
— Вот как! В самом деле?
— Ты его пленил. Да, слушай, ты мне говорил, что ты вырос в деревне, в имении, правда?
— Да, а что?
— Значит, ты немного смыслишь в сельском хозяйстве?
— Да.
— Ну так поговори с ним о садоводстве, об урожаях, — он это страшно любит.
— Хорошо. Непременно.
Дуэль вызвала у нее прилив нежности к нему, и, перед тем как уйти, она целовала его без конца.
Идя в редакцию, Дюруа думал о ней:
