— Брат! Мой брат! — прошептал дикий и упал в обморок вторично.

После этого случая Эвлогий слепо привязался к д'Эспиншалю. Он готов был рискнуть всем, совершить всякое злодеяние, только бы понравиться своему брату. И Каспар д'Эспиншаль много раз уже злоупотреблял этой слепой привязанностью.

Относительно Канеллака Эвлогий помнил, что тот его хотел повесить. Но двенадцать разбойников и он некоторое время жили в мире. Минуя их, дикарь проходил молча; они его не трогали, презирая жалкое существо, борьба с которым не обещала никакой пользы.

Жан-Тимелеон де Канеллак и его сподвижники имели довольно дела с разными арендаторами, отказывающимися платить налог, с приставами, дерзнувшими явиться к их господину с исполнительными листами или приглашением пожаловать на суд.

Эти-то причины, а не какое-либо чувство снисхождения, были основанием непрочного мира между Эвлогием и бандой Канеллака. Но с течением времени сам Канеллак все реже и реже стал выезжать из Клермона; его бандиты чаще вели разбои на собственный страх и, разумеется, не замедлили поссориться с дикарем. Увидав раз Эвлогия, несущего на плечах убитую серну, насмехаясь, приказали ему более не рисковать и не охотиться в лесах их сеньора.

— Вы ослы! — ответил им Эвлогий. Затеялась драка, и Без-Веры был убит палицей; остальных двух бандитов, бросившихся бежать, страшный дикарь даже не потрудился преследовать.

Канеллак пришел в ярость, узнав о случившемся. Это был протест против его власти, и честь старого разбойника требовала немедленной мести.

Против Эвлогия устроили облаву. Но измучив противников, он хохотал над их усилиями выследить его. Два раза он поднимал мушкет и мог безнаказанно убить самого Канеллака, и оба раза опускал дуло, даруя жизнь своему преследователю. Но Эвлогий делал это, не желая вызвать на открытую борьбу громаду своих противников. Щадить Канеллака ему и в голову не приходило. Он издали видел, как били палками Бигона. Когда побитый и бившие его удалились, ему вздумалось приблизиться к месту экзекуции. На земле лежала какая-то бумага.

«Что это такое?» — подумал он. Едва различая литеры, Эвлогий, однако же, скоро сложил адрес и прочел: «Господину графу Каспару д'Эспиншалю».

Спрятав письмо, дикий пошел вслед за Канеллаком и его сподвижниками, следя, что они предпримут.

Обескураженные неудачей и утомленные, они вышли из леса и направились в Клермон.

В пустом пне дуба Эвлогий нашел предназначенную ему записку, в которой Каспар д'Эспиншаль уведомлял брата, что в третьем часу пополудни будет возвращаться из Клермона в Мессиак. Эвлогий вышел навстречу и ждал.

Вскоре показался граф и, увидев, кто его ждет, сошел с лошади.

Дикий молча подал ему найденное письмо.

Едва успел тот пробежать написанное, как побледнел и вскрикнул:

— Это ужасно! Это — самая подлая измена… Откуда ты взял это письмо?

— Я его нашел в лесу.

— Кого ты видел, кто мог бы его потерять?

— Канеллака и его людей.

Каспар д'Эспиншаль задумался. Он никак не мог понять, какое отношение могло иметь анонимное письмо к Канеллаку или его бандитам.

«Неужели Канеллак что-то подсмотрел, — подумал он. — Или, быть может, это шутка. Надо разузнать!»

И Телемак де Сент-Беат, и Бигон, и Эрминия, все было забыто в одну минуту. Госпожа Эрминия де Сент-Жермен и не предполагала, что заденет самую слабую струну Каспара д'Эспиншаля. Ревность забушевала в его сердце с такой силой, что благоразумие совершенно оставило его. Теперь он уже не помнил, что несколько часов тому назад сам искал средств, как бы избавиться от Одилии. Теперь ум и сердце его наполняло одно чувство: чудовищная ненависть к тем, кто посягнул на его честь.

— Моя жена имеет любовника!

Каспар д'Эспиншаль раздирал грудь и прядями вырывал свои волосы; он изжевал проклятое письмо, точно это было сердце неверной Одилии.

— Рауль! Одилия! Горе вам, горе! — вопил он яростно.

На лице графа выразились такие страдания, что Эвлогий спросил:

— Ты, брат, страдаешь?

— Да, я страдаю, ужасно страдаю.

— Что за причина?

— Говорят… будто моя жена мне изменяет.

Дикарь вздрогнул от удивления и гнева.

— Твоя жена тебе изменяет?!

— Да.

— Надо ее убить.

— Я убью ее.

— Хочешь, чтобы я шел с тобой?

— Хорошо, иди. Разузнаю, может быть, это только обман. Но если откроется искра одна, тень измены — горе вам, горе! Проклятый паж! Женщина из ада. Эвлогий, садись со мной на лошадь, садись, чтобы не терять времени. Мы еще к полуночи успеем добраться до замка.

— Мне конь не нужен. Поезжай, я не отстану пеший. Ноги мои с крыльями!

Граф дал шпоры скакуну и помчался галопом. Но напрасно лошадь усиливала бег, покрывалась потом и ржала, полная огня и энергии, Эвлогий бежал, не отставая. И человек, и лошадь спорили о первенстве в быстроте, представляя зрелище дикое и величественное. Каспар д'Эспиншаль часто поглядывал на своего брата и дивился ужасной силе и ловкости его, если бы потребовалось, он очень легко перегнал бы его лучшего скакуна.

Мальсен запирал замковые ворота, когда граф и Эвлогий прибыли к замку.

«У меня ключ от малой двери», — подумал граф и решился ждать, пока все уснут в доме. Он слез с лошади, привязал ее к дереву и приблизился к Эвлогию.

Дикий за пять часов пробежал двадцать миль.

— Ты устал? — спросил его Каспар д'Эспиншаль.

— Я никогда не устаю. Но мне надо подумать.

— О чем?

— О негодяе, который написал письмо.

— А если это неправда?

— Тогда негодяй вдвое подлее.

— Разве ты меня не предупредил бы?

— Никогда не предупредил бы.

— Почему?

— Потому, что это причиняет тебе мучение.