сообщницы сама должна наложить на себя наказание и хотя бы пребывать в строгом заключении. Я велела никого не принимать и всем говорить, что больна.

Этим длинным письмом вы как раз и обязаны моему одиночеству. Я напишу также госпоже де Воланж. Она, конечно, прочтет письмо мое вслух, и вы познакомитесь с этой историей в том виде, в каком ее следует рассказывать.

Забыла сказать вам, что Бельрош считает себя тоже оскорбленным и во что бы то ни стало хочет драться с Преваном. Бедняга! К. счастью, у меня будет время успокоить его горячую голову. Пока же я дам отдых своей голове, уставшей от писания. Прощайте, виконт.

Из замка***, 25 сентября 17.., вечером.

Боже мой, что я слышу, дорогая маркиза? Возможно ли, чтобы этот маленький Преван совершил подобные гнусности, да еще в отношении вас? Чему только не приходится подвергаться! Даже у себя в доме нельзя чувствовать себя в безопасности. Поистине, такие происшествия могут примирить со старостью! Но с чем я никогда не примирюсь, так это с одним: я сама до некоторой степени явилась виновницей того, что вы стали принимать это чудовище. Обещаю вам, если все то, что о нем говорят, — правда, он не переступит больше порога моего дома. И так должны будут поступить с ним все порядочные люди, если они захотят поступать, как должно.

Мне передавали, что вы очень плохо себя чувствуете, и я крайне обеспокоена состоянием вашего здоровья. Прошу вас, дайте о себе дорогую для меня весточку или пришлите кого-нибудь из ваших служанок, если сами вы не в состоянии будете написать... Я прошу у вас только одного слова, чтобы мне быть спокойной. Я бы сама приехала к вам нынче утром, если бы не мои ванны, которых врач не разрешает мне прерывать, и, кроме того, сегодня днем придется поехать в Версаль все по тому же делу моего племянника.

Прощайте, дорогая маркиза, верьте в мою вечную и искреннюю дружбу.

Париж, 25 сентября 17...

Пишу вам, лежа в постели, мой дорогой, добрый друг. Случилось крайне неприятное и совершенно непредвиденное происшествие, которое потрясло и опечалило меня так, что я заболела. Разумеется, себя мне упрекнуть не в чем, но женщине, привыкшей блюсти приличную своему полу скромность, всегда так неприятно привлекать к себе внимание общества, что я отдала бы все на свете за то, чтобы избежать этого злосчастного происшествия. Не знаю, может быть, в конце концов приму решение уехать в деревню и жить там, пока о нем позабудут. Вот что произошло.

Я познакомилась у маршальши де *** с неким господином де Преваном, о котором вы, наверно, слыхали, да и я знала его понаслышке. Но, встретив его в таком доме, я, кажется мне, имела основания считать его принадлежащим к хорошему обществу. Внешность у него довольно приятная, и он мне показался неглупым. Случайно, не желая участвовать в игре, я оказалась единственной женщиной между ним и епископом ***ским, в то время как все другие заняты были ландскнехтом. Мы беседовали втроем до ужина. За столом речь зашла об одной новой пьесе; он воспользовался этим и предложил маршальше свою ложу — она согласилась, и мы условились, что я тоже там буду. Представление назначено было на прошлый понедельник во Французском театре. Так как маршальша ужинала у меня после театра, я пригласила этого господина составить нам компанию, и он приехал. Через день он явился ко мне с визитом, во время которого велся обычный разговор и ничего примечательного не произошло. На следующий день он опять явился, притом утром, что показалось мне несколько вольным, но я сочла, что лучше будет, если я дам ему это понять не холодным приемом, а проявлю какую-нибудь официальную любезность и тем самым покажу, что мы еще не так близко знакомы, как ему кажется. С этой целью я в тот же день послала ему сухое и очень церемонное приглашение на ужин, который назначен был у меня на позавчера. За весь вечер я и четырех раз к нему не обратилась, он же, со своей стороны, удалился, как только закончилась игра, в которой он участвовал. Согласитесь, что все это ни в малейшей степени не похоже на завязку любовного приключения. После окончания партий мы поиграли еще немного в маседуан, затянувшийся почти до двух часов, и, наконец, я легла.

После ухода моих служанок я еще с полчаса томилась без сна, как вдруг услышала в своей спальне шум. Перепуганная, я откинула занавеску кровати и увидела, как из дверей моего будуара появляется какой-то мужчина. Я пронзительно закричала и тут же, при свете ночника, увидела этого господина де Превана, который с невероятной наглостью сказал, чтобы я не тревожилась, что он сейчас объяснит мне свое загадочное появление и умоляет меня не поднимать шума. С этими словами он зажег свечу. Я была так поражена, что и слова не могла вымолвить. Но не успел он сказать и двух фраз, как я поняла, что представляет собой эта пресловутая загадка, и, как вы можете поверить, единственным моим ответом было схватиться за звонок.

На мое совершенно исключительное счастье, вся прислуга находилась в гостях у одной из моих горничных — никто еще не ложился. Моя горничная, подходя к двери, услышала, что я с кем-то очень запальчиво говорю, испугалась и позвала всех на помощь. Можете себе представить, какой получился скандал! Люди мои пришли в ярость. Один лакей едва не убил Превана. Признаюсь, я тогда обрадовалась, что у меня оказалось много защитников. Но теперь, поразмыслив, я предпочла бы, чтобы пришла только одна горничная. Ее было бы вполне достаточно, и я, может быть, избежала бы огласки этого происшествия, мне до крайности неприятной.

Вместо этого шум разбудил соседей; люди мои стали повсюду болтать, и со вчерашнего дня весь Париж только об этом и судачит. Господин де Преван сидит под арестом по приказу командира своей части, который проявил такое внимание, что приехал ко мне принести, как он выразился, свои извинения. Арест этот вызовет еще больше толков, но я не могла добиться его отмены. Город и двор — все явились ко мне, но я никого не могла принять. Те немногие, кого я видела, говорили, что все мне отдают должное, а негодованию против Превана нет предела. Конечно, он его вполне заслужил, но история эта тем не менее весьма неприятна.

К тому же у этого человека, наверно, имеются друзья, а они, должно быть, злые люди; кто знает, кто может знать, чего только они не выдумают, чтобы мне повредить! Боже мой, какое несчастье быть молодой женщиной! Она еще ничего не достигла, если сумела стать недосягаемой для злословия. Ей надо заставить молчать клеветников.

Пожалуйста, сообщите мне, как бы вы поступили на моем месте, что бы вы сделали, — словом, все, что вы об этом думаете. Ведь это от вас получала я всегда самые ласковые утешения, самые благоразумные советы, и именно от вас они мне особенно дороги.

Прощайте, дорогой, добрый друг. Вы знаете чувства, которые привязывают меня к вам навсегда. Целую вашу милую дочку.

Париж, 26 сентября 17...

Несмотря на всю радость, которую доставляют мне, сударь, письма кавалера Дансени, и хотя я не менее, чем он, желала бы, чтобы мы с ним могли беспрепятственно увидеться, я не осмелилась сделать то, что вы мне предлагаете. Во-первых, это слишком опасно. Ключ, который вы хотите, чтобы я положила на место того, другого, правда, довольно похож на него, однако различие все же есть, а мама за всем следит, все замечает. К тому же, хотя с тех пор, как мы здесь находимся, им еще не пользовались, может произойти какая-нибудь беда, а если заметят, что ключ подменен, я погибла навеки. А затем, мне все-таки кажется, что это было бы очень дурно — подделать таким образом ключ. Это уж слишком! Правда, вы так добры, что взяли бы это на себя, но тем не менее, если бы все раскрылось, виноватой оказалась бы я: ведь сделали бы вы это ради меня. Наконец, я уже два раза пыталась взять ключ; конечно, это было бы очень легко, если бы речь шла о чем-либо другом, но, не знаю почему, я всякий раз начинала дрожать, и у меня так и не хватило на это мужества. Мне поэтому думается, что лучше уж пусть все остается по-прежнему.

Если вы и впредь будете так же добры и любезны, как были до сих пор, у вас всегда найдется возможность передать мне письмо. Даже в том, что касается последнего письма, все обошлось бы очень