Но богомолец уже давно дунул от него и бежал, не останавливаясь, до Большой площади в Бульоне, где собирались все горбуны.

Тут он прерывающимся от страха голосом заговорил:

– Встретился богомолец, стройный как тополь... богохульствовал... на спине вырос горб... адская боль!

Услышав это, паломники радостно воскликнули на разные голоса:

– Святой Ремакль! Коль скоро ты посылаешь горбы, стало быть, дана тебе власть и снимать их! Сними с нас горбы, святой Ремакль!

Тем временем Уленшпигель вылез из-под дерева. Проходя по безлюдной окраине, он увидел, что у входа в таверну по случаю колбасной ярмарки – Panch kermis’а, как говорят в Брабанте, мотаются на палке два свиных пузыря.

Уленшпигель взял один из этих пузырей, поднял валявшийся на земле позвоночник сушеной камбалы, нарочно порезался, напустил в пузырь крови, потом надул его, завязал, прикрепил к нему позвоночник камбалы и сунул себе за шиворот. С этаким-то приспособлением, выгнув спину, тряся головой и пошатываясь, – ни дать ни взять старый горбун, – приплелся он на площадь.

Богомолец, присутствовавший при падении Уленшпигеля, воскликнул, завидев его:

– Вон богохульник идет!

И показал на него пальцем. И все сбежались поглядеть на страждущего.

Уленшпигель сокрушенно качал головой.

– Ах! – вздыхал он. – Я недостоин ни милости, ни сожаления. Убейте меня, как бешеную собаку.

А горбуны потирали руки и говорили:

– Нашего полку прибыло!

Уленшпигель пробурчал себе под нос: «Вы мне за это заплатите, злыдни!» – а вслух с видом величайшей покорности сказал:

– Я не буду ни пить, ни есть, хотя бы от этого затвердел мой горб, пока святой Ремакль не исцелит меня так же чудодейственно, как и покарал.

Прослышав о чуде, из собора вышел каноник. Это был человек высокий, дородный и важный. Задрав нос, он, точно корабль волну, разрезал толпу богомольцев.

Канонику показали Уленшпигеля, и он обратился к нему:

– Это тебя, голубчик, коснулся бич святого Ремакля?

– Да, ваше высокопреподобие, – подтвердил Уленшпигель, – не кого иного, как меня, и теперь я, смиренный богомолец, хочу умолить его избавить меня от моего еще совсем свежего горба.

– Дай мне пощупать твой горб, – заподозрив мошенничество, сказал каноник.

– Сделайте одолжение, – молвил Уленшпигель.

– Горб совершенно свежий и еще влажный, – пощупав, изрек каноник. – Уповаю, однако ж, что святой Ремакль будет к тебе милостив. Следуй за мной.

Уленшпигель последовал за каноником и вошел в церковь. А горбуны шли сзади и кричали:

– У, проклятый! У, богохульник! Сколько весит твой новенький горб? Сделай из него кошель и клади туда грошики. Ты всю жизнь смеялся над нами, потому что ты был прямой, – теперь пришел наш черед. Спасибо тебе, святой Ремакль!

Уленшпигель, не говоря ни слова, с поникшей головой, следовал за каноником и наконец очутился в тесном помещении, где, накрытая большой мраморной плитой, стояла мраморная гробница. Между гробницей и стеной был оставлен узенький проход. Богомольцы шли там гуськом и молча терлись спинами о плиту. Так они надеялись получить исцеление. Те, что терлись горбом, не пускали тех, кто еще не потерся, и из-за этого начинались драки, впрочем бесшумные, ибо из уважения к святому месту горбуны тузили друг друга исподтишка.

Каноник велел Уленшпигелю влезть на плиту, дабы все богомольцы могли его видеть.

– Сам я не влезу, – сказал Уленшпигель.

Каноник подсадил Уленшпигеля, стал около него и велел опуститься на колени. Уленшпигель опустился и, понурив голову, застыл в этом положении.

Каноник, собравшись с духом, велегласно возопил:

– Чада и братья во Христе! У ног моих вы видите величайшего из всех нечестивцев, пакостников и богохульников, каких когда-либо поражал гнев святого Ремакля.

– Confiteor![179]  – бия себя в грудь, проговорил Уленшпигель.

– Прежде он был прям, словно древко алебарды, и хвастал этим. А теперь посмотрите, как его скрючила и согнула кара небесная.

– Confiteor! Сними с меня горб! – молил Уленшпигель.

– Да, – продолжал каноник, – да, великий подвижник, святой Ремакль, ты, после твоей славной кончины совершивший тридцать девять чудес, сними с этих плеч давящее их бремя, дабы мы могли возносить тебе хвалу во веки веков – in saecula saeculorum! И мир всем благонамеренным горбунам!

И тут горбуны заголосили хором:

– Да, да, мир всем благонамеренным горбунам! Не надо больше горбов, довольно уродств, будет с нас унижений! Освободи нас от горбов, святой Ремакль!

Каноник приказал Уленшпигелю сойти с гробницы и потереться горбом о плиту. Уленшпигель, исполняя его веление, все приговаривал:

– Меа culpa, confiteor, сними с меня горб!

Так он терся на совесть, у всех на виду.

А горбуны орали:

– Гляньте-ка, горб оседает! – Гляньте-ка, подается! – Справа идет на убыль! – Нет, он вдавится в грудь. Горбы не исчезают, они выходят из внутренностей и туда же уходят. – Нет, они опять попадают в желудок и восемьдесят дней подряд питают его. – Это дар святого избавленным от горбов. – Куда же деваются старые горбы?

Вдруг все горбуны дико закричали, ибо Уленшпигель что было мочи уперся в плиту, и горб его лопнул. Кровь проступила на куртке и потекла на пол. Уленшпигель выпрямился и, вытянув руки, воскликнул:

– Я исцелился!

А горбуны завопили:

– Святой Ремакль его благословил! К нему он милостив, к нам суров. – Сними с нас горбы, угодник Божий! – Жертвую тебе теленка! – А я – семь баранов! – А я – все, что настреляю за целый год! – А я – шесть окороков! – А я отдаю церкви мой домишко! – Сними с нас горбы, святой Ремакль!

Все они смотрели на Уленшпигеля со смешанным чувством зависти и почтения. Один из них решил пощупать, что у него там под курткой, но каноник сказал:

– Там рана, которую нельзя выставлять напоказ.

– Я буду за вас молиться, – сказал Уленшпигель.

– Помолись, богомолец! – все вдруг заговорили горбуны. – Помолись, выпрямленный! Мы над тобой насмехались. Прости нас – мы не ведали, что творили. Христос прощал на кресте, прости и ты нас!

– Прощаю, – милостиво изрек Уленшпигель.

– Ну так возьми патар! – Прими от меня флорин! – Позвольте, ваша прямизна, вручить вам реал! – Позвольте предложить вам крузат! – Дайте я вам насыплю каролю!

– Не показывайте каролю! – шепнул им Уленшпигель. – Пусть ваша левая рука не знает, что делает правая.

Сказал он так из-за каноника, который издали пожирал глазами деньги горбунов, но не мог разглядеть, где золото, а где серебро.

– Благодарим тебя, святость свою нам явивший! – говорили Уленшпигелю горбуны.

А Уленшпигель, величественный, как настоящий чудотворец, принимал от них даяния.

И только скупцы молча терлись горбами о плиту.

Вечером Уленшпигель попировал и повеселился в таверне.

Перед самым сном Уленшпигель, сообразив, что каноник не преминет явиться если не за всей добычей,