Раздастся ли когда-нибудь ваш веселый звон, колокола? Враги вступают в наш город.

Уленшпигеля, Ламме и Неле, одетых в немецкую военную форму, вместе с немецкими солдатами загнали в бывший монастырь августинцев – всего заключенных было тут шестьсот человек.

– Сегодня нас казнят, – шепнул Уленшпигель Ламме и прижал к себе Неле – хрупкое ее тело дрожало от страха.

– Жена моя! Я тебя больше не увижу! – воскликнул Ламме. – А может быть, все-таки нас спасет немецкая военная форма?

Уленшпигель покачал головой в знак того, что он не верит в милосердие врагов.

– Я не улавливаю шума, какой всегда бывает при погроме, – заметил Ламме.

Уленшпигель же ему на это ответил так:

– По уговору горожане за двести сорок тысяч флоринов откупились от погрома и казней. Сто тысяч они должны уплатить наличными в течение двенадцати дней, остальные – через три месяца. Женщинам приказано укрыться в церквах. Избиение, однако, непременно начнется. Слышишь? Сколачивают помосты, ставят виселицы.

– Мы погибнем! – воскликнула Неле. – А как мне хочется есть!

– Это они нарочно, – зашептал Уленшпигелю Ламме, – отпрыск кровавого герцога сказал, что от голода мы присмиреем и нас легче будет вести на казнь.

– Ах, как мне хочется есть! – воскликнула Неле.

Вечером пришли испанские солдаты и принесли по хлебу на шестерых.

– Триста валлонских солдат повесили на рынке, – сообщили они. – Скоро и ваш черед. Гёзов всегда женят на виселицах.

Через сутки они опять принесли по хлебу на шестерых.

– Четырем именитым гражданам отсекли головы, – сообщили они. – Двести сорок девять солдат связали и бросили в море. В этом году крабы жирные будут. А вот вы нельзя сказать, чтоб потолстели с седьмого июля – с того дня, как попали сюда. Нидерландцы – известные обжоры и пьяницы. Мы, испанцы, на вас не похожи: две фиги – вот и весь наш ужин.

– То-то вы требуете от жителей, чтобы они четыре раза в день давали вам мяса такого, мяса сякого, сливок, варенья, вина, – заметил Уленшпигель, – то-то вы требуете у них молока, чтобы купать в нем ваших шлюх, и вина, в котором вы моете копыта своим лошадям.

Восемнадцатого июля Неле сказала:

– У меня под ногами мокро. Отчего это?

– Сюда подтекает кровь, – отвечал Уленшпигель.

Вечером солдаты опять принесли по хлебу на шестерых.

– Где не хватает веревок, там орудует меч, – сообщили они. – Триста солдат и двадцать семь горожан, замысливших побег, шествуют теперь в ад, держа в руках свои собственные головы.

На другой день кровь опять потекла в монастырь. Солдаты пришли как обычно, но хлеба на этот раз не принесли; они лишь окинули узников внимательным взглядом.

– Пятьсот валлонов, англичан и шотландцев, которым вчера отсекли головы, выглядели лучше, – заметили солдаты. – Правда, эти уж очень изголодались, да ведь и то сказать: кому же и подыхать с голоду, как не беднякам, как не гёзам?

И точно: бледные, исхудалые, изможденные, дрожавшие от холода, узники казались бесплотными призраками.

Шестнадцатого августа в пять часов вечера солдаты со смехом вошли в монастырь и начали раздавать хлеб, сыр и разливать пиво.

– Это предсмертное пиршество, – заметил Ламме.

В десять часов к монастырю подошли четыре военных отряда. Военачальники отдали приказ отворить ворота, затем велели заключенным выстроиться по четыре в ряд и идти за барабанщиками и трубачами до тех пор, пока им не прикажут остановиться. Мостовые на некоторых улицах были красны от крови. А вели заключенных на Поле виселиц.

На лугу так и стояли лужи крови, кровь была и под городскою стеной. Тучами летали вороны. Солнце заходило в туманной дымке, но было еще светло, в небесной вышине зажигались робкие звездочки. Внезапно раздался жалобный вой.

– Это кричат гёзы в форте Фейке, за городом, – их велено уморить голодом, – заметили солдаты.

– Мы тоже... мы тоже умрем, – сказала Неле и заплакала.

– Пепел бьется о мою грудь, – сказал Уленшпигель.

– Ох, если б мне попался кровавый герцог, – нарочно по-фламандски воскликнул Ламме (конвойные не понимали благородного этого языка), – я бы заставил его глотать все эти веревки, виселицы, плахи, дыбы, гири, сапоги, пока бы он не лопнул! Я бы поил его кровью, которую он пролил, а когда бы он наконец лопнул, из его кишок повылезли бы щепки и железки, но лопнуть-то пусть бы он лопнул, а околевать бы еще подождал, чтобы я мог своими руками вырвать его ядовитое сердце, а потом я заставил бы кровавого герцога съесть его в сыром виде. Вот тогда-то он, уж верно, низринулся бы в серную адову бездну и дьявол велел бы ему жевать и пережевывать его до скончания века.

– Аминь! – подхватили Уленшпигель и Неле.

– Послушай, ты ничего не видишь? – обратилась Неле к Уленшпигелю.

– Ничего, – отвечал тот.

– Я вижу на западе пятерых мужчин и двух женщин – они уселись в кружок, – сказала Неле. – Один из них в пурпуровой мантии и в золотой короне. Верно, это их предводитель. Остальные в лохмотьях и в рубище. А на востоке появились еще Семеро, и у них тоже, как видно, есть свой главарь – в пурпуровой мантии, но без короны. И движутся они к западу и нападают на тех семерых. И завязывают с ними бой в облаках. Но больше я ничего не вижу.

– Семеро!.. – проговорил Уленшпигель.

– Я слышу, – продолжала Неле, – чей-то голос, шелестящий в листве, совсем близко от нас, едва уловимый, как дуновение ветра:

– Не мы, так кто-нибудь другой освободит землю Фландрскую, – сказал Уленшпигель. – Темнеет, солдаты зажигают факелы. Поле виселиц близко. Любимая моя, зачем ты пошла за мной? Ты больше ничего не слышишь, Неле?

– Слышу, – отвечала она. – Среди высоких хлебов лязгнуло оружие. А вон там, на пригорке, как раз над нами, вспыхнул на стали багровый отсвет факелов. Я вижу огненные кончики аркебузных фитилей. Что же наши конвойные – спят иль ослепли? Слышишь громовый залп? Видишь, как падают испанцы, сраженные пулями? Слышишь крик: «Да здравствует гёз!»? Вон они с копьями наперевес бегут вверх по тропинке! Вон они с топорами в руках спускаются с холма! Да здравствует гёз!

– Да здравствует гёз! – кричат Уленшпигель и Ламме.

– Гляди: воины протягивают нам оружие! – говорит Неле. – Бери, Ламме, бери, мой родной Уленшпигель! Да здравствует гёз!

– Да здравствует гёз! – все как один кричат пленники.

– Аркебузиры не прекращают огня, – говорит Неле. – Испанцы падают как подкошенные, – они освещены факелами. Да здравствует гёз!

– Да здравствует гёз! – кричат избавители.

– Да здравствует гёз! – кричат Уленшпигель и пленники. – Испанцы в железном кольце. Бей их! Бей! Попадали все. Бей! Нет им пощады! Война не на жизнь, а на смерть! А теперь забирай все, что под руку попадется, и айда в Энкхёйзен[235] ! Эй, кому суконная и шелковая одежда палачей? Оружие у всех есть?

– У всех! У всех! – отзываются пленники.

И они отчаливают в Энкхёйзен, и в Энкхёйзене остаются освобожденные вместе с Уленшпигелем, Ламме и Неле немцы – остаются, чтобы охранять город.

А Ламме, Неле и Уленшпигель возвращаются на корабли. И вновь над вольным морем звучит: «Да