тайны, когда станешь великой жрицей…» — «Нет-нет! — кричала я. — Я не хочу быть жрицей!» — «Ты будешь ею», — сказал он, и голос его не был уже так мягок, как прежде. Мед в его голосе исчез, исчезла улыбка с его лица, и оно стало таким, что я насмерть перепугалась. «Ты будешь ею, — повторил он, — и тогда мы отпустим тебя в твою деревню. Но ты уже будешь нашей. Ты станешь сообщать нам обо всем, что происходит, рассказывать о тех, кто собирается просить совета у Нананома. И те, кто придут к нам, увидят, что мы все о них знаем, и это перевернет их сердца… И всякий раз, когда народ твой постигнет беда, ты будешь посылать людей к нам, и ты станешь богатой и уважаемой, и имя твое отныне будет внушать людям страх…»
Он говорил все громче и громче, чуть покачиваясь, как во сне: «Они будут приносить в жертву идолу коз, кур и овец, они будут давать нам деньги, много денег, слышишь, девчонка? И многое, очень многое перепадет тебе, о будущая жрица. И тебе не придется больше добывать себе пропитание, не придется ничего покупать. Ты просто возьмешь корзину и пойдешь на базар, и отберешь у торговцев все, что тебе угодно. Подумай над этим, дерзкая девчонка. У тебя будет все, если ты останешься с нами».
Он взглянул мне в глаза грозным взглядом, и ужасная улыбка искривила его губы… «Так ты не хочешь быть жрицей?» — спросил он, и я крикнула: «Нет!» А потом я попросила: «Отпустите меня домой! Я хочу домой!» И тогда в глазах старика вспыхнул огонь, а улыбка исчезла с его губ. «Запомни, — сказал он, — мы не отпустим тебя, если не станешь ты жрицей Нананомпоу. Никогда!» И тут он подозвал к себе Окомфо Квеку Ампеа. Тот подошел и встал со стариком рядом. «Мы не отпустим тебя, — повторил жрец. — Мы не позволим тебе рассказать о том, что ты видела среди нас этого человека. Ты хочешь, чтобы все узнали, что он — наш человек в Абуре? Да, он работает на нас, он привел к нам Нану Оту, заставил его просить у нас помощи…» Старик засмеялся: «Мы, конечно, поделимся с ним вашими дарами идолу». — «Отпустите меня, я никому ничего не скажу! — крикнула я. — Не скажу ни слова о том, что видела, что слышала здесь…» Конечно, Агьяман, я врала. «Мне бы только отсюда выбраться…» — думала я. Но старик был очень умный. «Нет, девчонка, — расхохотался он, — твои губы лгут. Меня ты не обманешь: я ведь родился не вчера, очень долго я живу на свете…» — «Честное слово, — просила я. — Ну, честное-пречестное, не скажу…» — «Скажешь… — злобно смеялся старик. — Не умоляй, мы тебя не отпустим, маленькая упрямица. И мы знаем, что делать с такими, как ты: если не хочешь служить духам предков живой, ты послужишь им мертвой…»
— Ой, — ойкнул Агьяман. — Да как же… Да что же… — Казалось, он растерял все слова.
Опокува хмыкнула в темноте.
— Знаешь, я тоже вот так же ойкнула. Все, что угодно, только не это… Слова его падали на мою голову, как большие тяжелые камни. Я уже видела, как эти дикари приносят меня в жертву. Все вдруг стало кружиться вокруг меня — и лес, и жрецы, и седой старик. Они кружились все быстрей и быстрей, а потом пропали, утонули во тьме, и я упала на землю. И больше я ничего не видела, не слышала и не чувствовала, Агьяман. Совсем ничего… Когда я очнулась, я лежала здесь, в этой хижине без окон, со связанными руками и ногами. А теперь я не знаю, что со мной будет… Но как здорово, что вы здесь! Я так и знала, что вы меня ищете, что не бросили меня в беде! Потому я и посылала сигналы, стала кричать голосом овеа, как только стемнело… Знаешь, вот вы рядом — и все не так страшно, и еще — очень хочется есть, просто страшно хочется!
— И мне, — признался Агьяман.
Вот странно, только что он, оцепенев от ужаса, слушал о том, как Опокуву приговорили к смерти, но стоило ей сказать про еду, как весь страх вдруг исчез… Даже стыдно…
— Мы ведь после тех самых ананасов так ничего и не ели, — чуть виновато начал он и тут же перебил сам себя: — Слушай, но что же нам делать? Нельзя так тебя оставлять, ведь они убьют тебя!
— А я думаю — нет. — Голос Опокувы звучал не так уж печально. — Но даже если они и в самом деле решили убить меня, время у нас еще есть. Они не тронут меня, пока не закончатся дни паломничества. Это же не по правилам: приносить человеческие жертвы в священные дни. Им надо дождаться, когда все уйдут. Вот тогда… Но этого «тогда» не будет, Агьяман. Слушай, что я придумала…
Голос Опокувы упал до едва слышного шепота:
— Иди к Боафо, а утром — с ним вместе в город. Расскажите обо всем вождю. Только он может спасти меня.
— А ты? — Сомнения снова стали одолевать Агьямана. — Ты говоришь, они не посмеют… А вдруг посмеют? Ведь мы уже были у идола, уже принесли дары… Значит, церемония кончена…
Нет, он не мог оставить ее одну. Уйти к Боафо, а Опокува — здесь, в темноте, связанная. Нет, невозможно! Опокува, казалось, все поняла и перестала уговаривать. Теперь она уже приказывала:
— Иди. Быстрее! Церемония еще не окончена: еще идут и идут паломники… Только дождитесь рассвета — теперь уже скоро, совсем скоро… А с рассветом — в путь.
Агьяман не двигался. Он стоял молча, напряженно всматриваясь в темноту. Рассыпалась и затихла барабанная дробь, там, у костра, прекратились ритуальные пляски…
— Скорее! — вскрикнула Опокува. — Кто-то идет к хижине! Я слышу чьи-то шаги. Беги, а то пропадем!
Раздумывать было некогда. Тревога в голосе Опокувы мгновенно передалась Агьяману. Словно вспугнутый лесной зверь, прянул он в темноту. Через минуту он был уже рядом с Боафо.
— Бежим отсюда, — шепнул он. — И не спрашивай ни о чем. Потом расскажу.
— Куда бежим? — быстро спросил Боафо.
— Куда-нибудь… Подальше отсюда… Здесь опасно. Мы погубим Опокуву.
Боафо не посмел ни о чем спрашивать: сейчас было не до расспросов.
— Бежим опять к нашему дереву, — торопливо прошептал он. — Там мы дождемся утра.
Найти дорогу назад оказалось не так-то просто. Убежище идолов они отыскали сразу: шли на костер да на крик овеа. А тут они совсем растерялись. Ночь была темна, и темным был лес. Ослепленные светом костра, они двигались наугад, не зная, как выбраться из ущелья. Они шли быстро, почти бежали — быстрее, быстрей, подальше от служителей грозного идола! Мпотсе молча бежал впереди. Оглядываясь, ребята видели, как маленькой звездочкой, запутавшейся среди густых деревьев, горит костер. Звездочка становилась все меньше и меньше и, наконец, погасла. И тогда Агьяман остановился и сказал:
— Слушай, мы от них убежали, нас не ищут и не поймают. Теперь надо отыскать дерево. Но как найти его?
Боафо остановился тоже, беспомощно посмотрел на Агьямана. Откуда он знает, где искать подходящее для ночлега дерево?
— Надо просто идти вперед, — сказал он, подумав. — Идти и не останавливаться, пока не выберемся из ущелья. Должны же мы когда-нибудь выбраться?
— Должны, — согласился Агьяман. — Помнишь, как мы шли сюда: в лицо нам дул ветер… деревья стояли далеко друг от друга. Сперва мы поднялись на холм, а потом стали спускаться… Идем: может, по дороге попадется удобное для ночлега дерево.
Так они решили и пошли дальше. Они шли молча, не разговаривая, сквозь ночь и черный в этой ночи лес, шли, думая только о том, чтобы не сбиться с пути, выбраться из долины. Мпотсе по-прежнему бежал впереди, изредка оглядываясь на хозяев. Наконец начался подъем, ущелье кончилось. Но они так устали, так им хотелось спать, что Боафо предложил забраться на первое попавшееся дерево. Он хотел привязать к дереву Мпотсе, но Агьяман остановил его.
— Не надо, — сказал он. — Пусть бегает на свободе, охотится. Он ведь тоже ничего сегодня не ел, может, поймает мышь или еще кого…
— А вдруг убежит? — забеспокоился Боафо.
— Может, и убежит, — согласился Агьяман, — но вернется. Он же знает, что мы здесь, на дереве. Он нас не бросит, верно я говорю, Мпотсе?
И Мпотсе завилял хвостом, подтверждая правоту слов. Потом он рванулся и исчез в темноте. А ребята залезли на дерево и устроились как могли. Конечно, дерево не очень-то было приспособлено для ночлега, сидеть на нем было трудно, особенно для Боафо, но выбирать не приходилось. Оба они ужасно хотели спать, но прежде чем заснуть, Агьяман пересказал Боафо все, что услышал в хижине от Опокувы.
