На этот раз я говорил не о намерениях на будущее, но о ближайших мерах, которые непосредственно затрагивают интересы [12] людей. Вчера, в Лондоне или в Африке, речь шла о возможных, гипотетических действиях, а сегодня в Париже — о конкретных делах. Воодушевление вдохновило порыв «Свободной Франции», оно же определяло и планы Алжирского комитета. Теперь же в действиях правительства доминировала политика. Но не повлияют ли все те же насущные и противоречивые проблемы облеченных теперь властью руководителей в свою очередь на их подопечных? Сможет ли сохраниться это единение чувств, установившееся, наконец, в Сопротивлении, теперь, когда страна постепенно становится вне опасности? Впечатления, которые я вынес из происходящего на заседании во дворце Шайо, заставили меня усомниться в этом.

Но надо признать, что, войдя в зал, заняв свое место и выступив с речью вслед за красноречивым обращением Жоржа Бидо, я был встречен бурными овациями. Слыша только приветственные возгласы, я мог бы подумать, что нахожусь на заседаниях единомышленников в лондонском Альберт-холле или в Браззавилле или выступаю перед единой аудиторией в Алжире, Тунисе или Аяччо. И все же по еле ощутимой разнице эмоционального фона, некоторой дозировке аплодисментов, знакам и взглядам, которыми обменивались присутствующие, по рассчитанной смене выражения лиц в ходе моей речи я почувствовал, что «политики» как прежнего, так и нынешнего призыва привносили определенный оттенок в свое одобрение. И можно было понять, что совместные действия будут осложнены оговорками и условиями.

Более чем когда-либо мне нужно было опереться на народ, а не на «элиту», желавшую встать между нами. Мою популярность можно было сравнить с капиталом, который возместит осложнения, неизбежные в разрушенной стране. Для начала я должен был воспользоваться ею для установления в провинции твердой государственной власти, как я сделал это в Париже.

Корыстолюбивые выскочки, находившиеся во многих департаментах страны, вносили смуту в нормальную работу администрации. Конечно, ранее назначенные комиссары республики и префекты оставались на своих должностях, но им было неимоверно трудно расставить все по своим местам. За четыре года накопилось слишком много гнева, не находившего выхода и взорвавшегося в той неразберихе, что последовала за бегством врага и разгромом его сообщников. Многие структуры Сопротивления желали сами участвовать в чистках и наказаниях. [13] Вооруженные группы партизан поддавались желанию чинить самосуд над пленными врагами и их пособниками. Во многих местах общественная ярость принимала крайние, жестокие формы. Безусловно, обстоятельства использовались и в политических расчетах, для победы в конкурентной борьбе или для сведения личных счетов. Короче говоря, беспорядочные аресты, произвольно налагаемые штрафы и расправы усугубляли и без того тяжелое положение.

Местным властям было тем более трудно справиться с ситуацией, что им катастрофически не хватало сил. Даже если бы мобильная гвардия и жандармерия были полностью укомплектованы и уверены в собственных силах, они бы просто не успели противостоять всем эксцессам. Их беспомощность объяснялась еще и тем, что большая часть этих подразделений ушла в маки, а оставшиеся чувствовали себя запятнанными той ролью, которую им навязал режим Виши. Там, где проходили армейские корпуса: в Нормандии, Провансе, Париже, вдоль течения рек Роны, Соны и Ду, одно лишь присутствие войск предотвратило большинство досадных инцидентов. Но там, куда регулярные части не попали, комиссары республики и префекты оказались лишенными средств для обеспечения порядка. Конечно, я мог бы распределить по этим районам войска, пришедшие из Африки, но это означало бы понизить статус французской армии и таким образом поставить под вопрос участие наших войск в завоевании победы. Этой гибельной альтернативе я предпочел риск более или менее бурных беспорядков.

По правде говоря, этот риск можно было уменьшить, если бы коммунистическая партия, пользуясь волнениями, не пыталась захватить власть в провинциях, так же как она попробовала сделать это в Париже. В соответствии с распоряжениями правительства предписывалось создание в каждом департаменте одного Комитета освобождения в составе представителей всех движений, партий и профсоюзов, чьей задачей было временно оказывать помощь префектам. Но в населенных пунктах, на предприятиях, в общественных службах и в администрациях стихийно возникало множество комитетов, которые якобы давали импульс всему делу, контролировали мэров, хозяев предприятий, директоров, искали виновных и подозреваемых. Коммунисты, действуя под разными масками, ловко и слаженно используя симпатии и дружеские связи, появившиеся у них в ходе борьбы за освобождение во [14] всех кругах общества, не преминули подстрекать и вдохновлять создание этих органов при помощи вооруженных групп. «Комак», пользуясь неразберихой в полномочиях между правительством и Советом Сопротивления, продолжал тайно направлять своих делегатов, отдавать приказы, присваивать звания. Я решил тут же отправиться в самые неблагополучные районы, чтобы на месте по возможности направить ситуацию в нужное русло. Мои поездки, на которые я отвел два месяца, позволили мне ознакомиться с ситуацией в провинциях, а в промежутках я руководил в Париже работой правительства.

14 сентября я приземлился на лионском аэродроме Брон, усеянном искореженным железом разрушенных ангаров. Меня сопровождал в поездке военный министр Андре Дьетельм. За десять дней до этого Лион был освобожден частями 1-й французской армии и американцами. Город пытался возродиться к жизни: все лионские мосты через Сону и Рону были разрушены, за исключением мостов Ом де ла Рош, который единственный остался целым, и Гийотьер, по которому могли проходить лишь пешеходы. Вокзалы Вез, Бротто, Перраш и железнодорожные пути, обслуживающие город, были выведены из строя. В промышленных предместьях, в частности в Виллербанн, чернели разрушенные заводы. Но энтузиазм населения резко контрастировал с этими руинами.

Комиссар республики Ив Фарж{12}, один из руководителей Сопротивления в этом регионе, отличившийся в ходе борьбы, был здесь на своем месте. Изобретательный и пылкий, он легко приспосабливался ко всем кардинальным переменам, которые несла с собой подобная ситуация, избегая при этом крайностей. Я дал ему указание удерживать от экстремизма и других. В остальном же, когда я слышал одобрительные возгласы горожан на улицах, принимал в префектуре чиновников, [15] представленных мне префектом Лоншамброном, встречался в ратуше с «временным» мэром Жюстеном Годаром («Я занимаю этот пост, — сказал он мне, — пока не вернется Эдуард Эррио»), с членами муниципального совета, с кардиналом Жерлье, представителями промышленности, торговли, рабочих профсоюзов, свободных профессий, ремесленниками, я пришел к выводу, что лионцы и не помышляют о потрясении устоев страны. За исключением некоторых перемен, эффектных, но не до конца продуманных и сформулированных, и наказания некоторых личностей, показательного, но не всегда справедливого, они, наоборот, стремились к общественному равновесию.

На следующий день я осмотрел части внутренних сил. Полковник Декур, отличившийся в партизанских боях, в том числе и совсем недавно во время взятия Лиона, теперь возглавлявший военный округ, провел смотр войск. Части, прошедшие передо мной, были взволнованы, да и они сами производили волнующее впечатление. Трогательно было видеть, как они, несмотря на их разношерстность, старались походить на регулярные войска. Эти добровольческие силы уже прониклись воинской традицией. Я покидал Лион с уверенностью, что власть, если только не будет сидеть сложа руки, преодолеет здесь все препятствия, и с ощущением, что в городе воцарится порядок, потому что во главе нации вновь встали государственные структуры.

Зато Марсель произвел очень тяжелое впечатление. Я прибыл туда утром 15-го в сопровождении трех министров: Дьетельма, Жакино и Бийу. В 1943 немцы разрушили квартал Старого Порта, а в результате бомбардировок союзнической авиации и августовских боев целые районы города были стерты с лица земли, уничтожены доки и пирсы. Следует добавить, что рейд был полон мин, а на разрушенных пристанях все подъемные механизмы были выведены из строя врагом. Конечно, коммунальные службы с помощью американцев, которые хотели использовать эту базу, старались все расчистить, но повреждения были очень велики и вызывали сомнения, что порт вернется к жизни в более или менее короткий срок. Население города прозябало в голоде и нищете. К тому же из-за различных злоупотреблений властью сама атмосфера в Марселе была тяжелой, даже гнетущей. Действительно, коммунисты, умело используя давнишние разногласия на местах и постоянно [16] напоминая о жестоких преследованиях со стороны агентов Виши, установили в Марселе своеобразную диктатуру. Под прикрытием этого диктата совершались аресты, даже казни, но официальные власти не дали решительного отпора.

В этом отношении комиссару республики Реймону Обраку{13}, проявившему себя в Сопротивлении, с трудом удавалось отстаивать позиции высшего государственного чиновника. На заседании в префектуре я