Мы с Изабель ехали в театр «Барбикан», чтобы посмотреть спектакль по пьесе Лорки «Дом Бернарда Альбы». Учитывая наш разговор в автомобиле, то, что случилось, когда мы заняли свои места в зале, показалось мне забавным (а на взгляд Изабель – просто кошмарным) совпадением.

– Господи, – ахнула она, – кажется, это моя мать.

– Где?

– У колонны. Пожалуйста, не смотри. Что она здесь делает? И что это за платье? Тихий ужас! И где отец? Надеюсь, она не пришла с одним из своих кавалеров. Для этого она уже старовата.

– Ты говорила ей, что будешь здесь?

– Нет, то есть я сказала, что хочу посмотреть этот спектакль, но не говорила, что именно сегодня.

– Она с кем-то разговаривает. Видишь?

– Уф, это мой отец. Должно быть, отходил, чтобы купить программку. И он собирается чихнуть. Ага, вот оно – апч-ч-ч-хи! Сейчас появится красный носовой платок… Одна надежда, что они нас не заметят и, когда спектакль кончится, мы сможем быстренько улизнуть. Если повезет, они не станут оглядываться по сторонам – будут слишком заняты. Как всегда, мать спросит отца, куда он дел квитанцию на парковку автомобиля, а он покраснеет и признается, что по ошибке бросил ее в урну для мусора.

Однако Изабель не повезло: мгновением позже Кристофер Роджерс бросил взгляд на галерею и увидел свою старшую дочь, которая изо всех сил пыталась не увидеть его. Чтобы она перестала притворяться слепой, он поднялся во весь рост среди разодетой и надушенной публики и энергично замахал руками, как будто провожал в круиз океанский лайнер. А если бы вдруг Изабель не заметила этого безумия, то ее мать, ничуть не смущаясь присутствием четырех сотен зрителей, вскричала во всю мощь своих легких: «Изабель!» – с таким воодушевлением, словно она разглядела подругу, потерянную много лет назад, на палубе круизного лайнера, швартующегося к пристани.

Изабель кисло улыбнулась, залилась краской и прошептала: «Я просто не могу в это поверить. Пожалуйста, пусть они замолчат».

К счастью, через мгновение ей на помощь пришел Лорка, свет начал гаснуть, а мистер и миссис Роджерс с неохотой заняли свои места, грозно указывая на табличку со словом «Выход», чтобы Изабель не замедлила явиться туда в антракте.

Через час с четвертью, на протяжении которых все вникали в перипетии испанской семейной драмы, мы оказались в баре.

– Что ты здесь делаешь, мама? – спросила Изабель.

– А что тебя удивляет? Ты – не единственная, кто выбирается в свет по вечерам. Мы с отцом тоже имеем право хотя бы изредка развлекаться.

– Ну конечно; я вовсе не это имела в виду, просто удивилась совпадению.

– Где ты взяла это платье? Это то самое, за которое я заплатила на Рождество?

– Нет, мам, я сама купила его на прошлой неделе.

– Ну что ж… Очень милое, жаль только, что у тебя небольшая грудь. Но тут уж виноват твой отец – ты же помнишь, на что похожи все женщины в его семье.

– Как поживаешь, папа? – Изабель повернулась к отцу, который внимательно разглядывал потолок. – Папа?

– Да, дорогая. Как поживаешь, моя фасолинка? Тебе нравится спектакль?

– Да, а тебе? И что ты там углядел?

– Я смотрю на светильники. Это новые вольфрамовые лампы, японские. Замечательная штука – электричества потребляют мало, а светят очень ярко.

– Очень интересно, папа. Я… э… я хочу познакомить вас с моим другом.

– Я так рада! – воскликнула миссис Роджерс, и тут же доверительно сообщила мне: – На самом деле она чудесная девушка, – как если бы сама Изабель старалась убедить меня в обратном.

– Спасибо, мама, – устало ответила Изабель, которая явно слышала это не впервые.

– Не обращай на нее внимания, фасолинка, у нее сегодня был трудный день, – объяснил папа, оторвав взгляд от потолка.

– День был бы прекрасным, если бы его не отравляли люди, постоянно теряющие парковочные квитанции, – фыркнула миссис Роджерс.

– Папа! Неужели опять?

– Боюсь, что так. Их стали делать такими крошечными, что просто в руках не удержишь.

Зазвенел звонок и металлический голос сообщил нам, что вот-вот начнется второй акт.

– Ох, мне так неудобно, – сказала Изабель, когда мы вернулись в зал. – Я уверена, мама пришла только потому, что я рассказала ей об этом спектакле, а ей всегда хочется делать то, что делаю я. Иногда я жалею, что у меня нет более нормальной семьи.

– По-моему, они нормальные.

– Не знаю… Они такие странные. Знаешь, на школьных мероприятиях они всегда выглядели белыми воронами. Мать выглядела как героиня какой-нибудь пьесы Ноэля Коварда, [31] которая вот-вот пригласит всех на веранду пить коктейли, а отец бросал на остальных безумные взгляды, словно непризнанный Эйнштейн. В современном мире им неуютно. Отец панически боится технических новинок, хоть и интересуется лампами; разговаривая по телефону, он так кричит в трубку, будто она приводится в действие ветряным двигателем. Он любит готовить и даже варит джемы, а мать поет в хоре. Когда я была маленькой и мы куда-нибудь ездили всей семьей, то всегда привлекали к себе внимание. Если шли в ресторан, кто-нибудь обязательно заказывал странное блюдо; особенно этим отличалась моя сестра – представляешь, она еще в те годы твердила, что не станет есть продукты с