В центре «квартала Заправилы» расположен печально известный ночной клуб, где завсегдатаи – преступники и их подручные. На подъездах к клубу выстраиваются проститутки обоего пола – они отчаянно пытаются добыть денег на наркотик. Каждую ночь от клуба отъезжают джипы, набитые пьяными вооруженными головорезами, что рыщут по окрестностям, забираясь в самые недоступные места, разыскивают молоденьких девушек из крестьянских семей, похищают их и привозят в клуб или во дворцы господ-феодалов. Феодалы и их прислужники безостановочно девушек насилуют – иногда по несколько дней. Как только жалкие жертвы наскучат, их, полуживых, убивают. Других отпускают, но увозят за многие километры и оставляют в ночи, или бросают, связанных и с кляпом, где-нибудь в городе, или отвозят домой, чтобы в любое время за ними вернуться. Мне рассказывали, прежде родителям нередко выплачивали большие суммы в обмен на согласие отдать дочерей (более того – и маленьких сыновей). Но теперь с ними расплачиваются кокаиновой производной под названием «базуко». В базуко подмешивают свинец и серную кислоту; наркотик курят, он вызывает мгновенное привыкание и приводит к ранней смерти. В радиусе ста километров от нашего города сельские общины и сельское хозяйство из-за пристрастия к базуко пришли в полнейший упадок. Селения запущены, никто не работает, скотина пала, повсеместно болезни и голод, повальное воровство и убийства, и все живут лишь надеждой, что скоро дочерей опять увезут, заплатив очередной порцией наркотика.
Наша страна одной из первых в мире предоставила женщинам право голоса. Мы славились трогательной любовью к детям. Наши цветущие поля и плантации могли прокормить все население, не было нужды в импорте. Наш народ был известен поклонением перед женщиной, которое чужаками почиталось за слабость; в самом деле, казалось, мы заботимся лишь об удовольствиях наших женщин, потакаем их капризам, и женщина главенствовала в семье – порой даже чрезмерно.
Было время, когда мужчина считал за честь добиться благосклонности женщины и делом чести любовника полагалось холить и лелеять даму сердца так, чтобы никакое другое наслаждение с этим не сравнилось – особенно если она познавала это наслаждение впервые.
Так откроем же глаза и взглянем, как низко мы пали. Наших юных девственниц грубо насилуют, им наносят травму и коверкают душу, не заботясь о том, что эти невинные создания никогда в жизни не смогут поверить мужчине. В кого они превратятся, когда вырастут? Ни одна из них не сможет познать восторгов любви, ибо всякий раз будут пробуждаться слишком горькие воспоминания. Какими женами и матерями станут они, если рожают ублюдков от монстров, едва пережив первую менструацию? О каком здоровье можно говорить, если уже в двенадцать лет они сочатся гнилью венерических болезней? Как познают они покой и довольство, если один лишь звук подъехавшей машины вселяет ужас в их сердца?
Все женщины страны, кто считает, что имеет право любить по собственному выбору, и все мужчины, кто любит женщин, должны выступить против тех, кто бездумно заявляет, что наркоторговлю оправдывают «благие дела», а всем нам следует задаться вопросом: что за болезнь заставляет этих мужчин так сильно ненавидеть женщин?
В последующие несколько дней Дионисио много думал об индианочках и в конце концов осознал: их история так взволновала его, потому что он жаждет стать отцом.
«Пресса» получила его письмо, но опубликовала только через неделю: все это время газета не выходила, потому что редакцию уничтожил взрыв мины.
14. Великий обряд в Кочадебахо де лос Гатос (2)
Широта взглядов и терпимость выгодны: можно пользоваться всем, что предложит в обозримом будущем судьба, – и наоборот, разумеется. Сантеро с удовольствием посещали католические службы – не только потому, что хотели получить облатку или капельку святой воды для колдовства; еще им нравилось слушать песнопения и подпевать гимнам, разглядывать одеяния священников, наблюдать за хором и ризничим, смотреть, как курится ладан, и лицезреть в нишах языческих богов, замаскированных под христианских святых. Еще приятно устроить себе выходной в день ангела.
Многие же «алейо» – не последователи сантерии, а добрые католики – не прочь были принять участие в обрядах, посмотреть удивительные пляски и единоборства, послушать сбывающиеся пророчества и, самое главное, увидеть, как прошедшие инициацию прямо на глазах превращаются в богов и вещают загробными голосами. А как интересно смотреть на людей, что с пеной на губах бьются в конвульсиях, немыслимо изгибаясь и кувыркаясь! Как великолепны наряды индейцев олуво, аджигбона и аваро! Как приятно вдыхать ладан и подпевать, наполовину поверив, что ориша – и вправду святая Барбара, святой Лазаро и прочие святые! Какой восторг – раствориться потом в разгуле пьянства и прелюбодеяния!
Отец Гарсиа, хоть сам все затеял, в обряде участия не принимал. Его внезапно охватило неодолимое желание выяснить, кто на самом деле скрывается под именем Иоанна-Евангелиста, и, запершись в доме, Гарсиа весь праздник ждал явления архангела Сандальфона. Это грозное небесное создание в сильно уменьшенном виде олицетворяло воплощение архангела Метатрона и, считал отец Гарсиа, владело секретными сведениями об авторе четвертого Евангелия. Не смыкая воспаленных глаз, священник четыре дня молился, и наконец пред взором его предстало невзрачное существо. Ангел был дряхл, с крючковатым носом и облезлыми блохастыми крыльями. Бледно-серый нимб, из беззубого рта обильно сочится слюна, и когда Гарсиа спросил, как зовут гостя, тот не мог вспомнить своего имени. В досаде священник распахнул двери жилища, решив не тратить времени на жалкое создание и присоединиться к празднику, но обнаружил, что все уже закончилось. Он отправился в бордель Консуэло опрокинуть пару стаканчиков, а когда вернулся домой, ангел по-прежнему был там – с унылым видом тихо сидел в уголке. Гарсиа взглянул на него с некоторым сочувствием и сказал:
– Все, можешь отправляться.
– Куда? – спросил ангел на древнееврейском.
– На небеса? – предположил Гарсиа на латыни.
Ангел вздохнул и еще больше погрустнел.
– А мне остаться нельзя? – спросил он.
Гарсиа помотал головой, и ангел, не без изящества вспорхнув к потолку, растаял. Священник смиренно пожал плечами и записал в тетрадке: «Оказывается, не имея доходного занятия, ангелы впадают в старческое слабоумие. Не от чрезмерной ли сосредоточенности возникают подобные галлюцинации? Или колумбийских сказок перебор?»
Большинство других алейо нашли себе полезное занятие на празднике. Обладатель впечатляющего брюха рыжебородый похабник дон Эммануэль приготовил из ананасовых шкурок пантагрюэльское количество гуарапы,[13] разлил ее в тыквенные бутыли и добродушно потчевал всех. Франсуаза и Антуан ле Муан, которые вместе с донной Констанцей и еще парой человек составляли белое население, жарили на углях рыбу и подавали ее с рисом на пальмовых листьях. Донна Констанца и Глория приготовили в двух огромных котлах санкочо[14] из пятидесяти кур и совершенно вымотались, ощипывая и потроша птицу, нарезая кубиками маниоку и отмывая картофель. Учитель Луис и его жена Фаридес организовали службу спасения от похмелья: разносили подслащенный чанкакой[15] лимонный сок тем, кто, стеная, лежал на улицах, подвергшись воздействию чакты, чичи,[16] агардьенте и рома. Луис только покрякивал при мысли, какой урон нанесен печени этих людей, но в последний день сам напился вдребезги и залез на крышу Дворца Богов. Он горланил оттуда песенку «Заключенный номер девять», пока не сломался, и Хекторо с Хосе пришлось тоже лезть на крышу и спускать его на лассо.
Ремедиос, некогда командир отряда партизан-коммунистов, так и не расставшаяся с военными привычками, патрулировала город с «Калашниковым» наперевес и в сопровождении ухажера – графа Помпейо Ксавьера де Эстремадуры. Четыреста лет назад графа погребла под собой снежная лавина, однако Аурелио его разморозил, и графа, хоть он теперь нечасто облачался в доспехи, арендованная на новый срок жизнь сильно смущала. Размахивая мечом, граф следовал за Ремедиос, на старинном испанском увещевал нарушителей спокойствия и помогал своей даме разнимать потасовки. В двадцатом веке он чувствовал себя неуютно, пока не узнал на пальце Дионисио Виво свой перстень и не понял, что встретил собственного потомка.
Капитан Папагато, у которого как раз начинался роман с юной прелестной Франческой, менял на подключенном к ветряку проигрывателе пластинки с «бамбуко» и «вальенато», в промежутках успевая всласть нацеловаться со своей пассией. Последний безбожник, генерал Фуэрте, считавшийся погибшим, но
