очень седой и величавый, и, должен сознаться, приглашение его звучало скорее приказом.

Франсуаза устала и ослабела, я уж было решил ее не возить. Но в конце концов мы все-таки проехали пятнадцать километров по жуткой грязи и увидели, что поселок находится в осадном положении, только осаждающих не видно. Поперек улицы громоздятся баррикады с колючей проволокой, и все вокруг, даже дети и женщины, вооружены до зубов. Я спросил у одной женщины, что происходит, и она ответила: «Солдат поджидаем». Я спросил, они часом не коммунисты ли и революционеры, а она посмотрела на меня, как на полоумного, и расхохоталась. Но хоть показала, как пройти на сеанс исцеления.

Он проходил в ужасно грязной маленькой «чозе» (это такие горные хижины); когда мы вошли, там было совсем темно, я видел лишь костер посередине. Чей-то голос произнес: «Садитесь», и я догадался, что это колдун Педро. Выглядел он зловеще: лицо в полумраке, голый, только повязка на чреслах, по всему телу пляшут красные отсветы огня. Он спросил: «Вы не ели ни мяса, ни сахара, ни соли?» – и я ответил, что нет, не ели.

Педро велел рассказать о наших недугах, и женщина рядом со мной сообщила, что она – проститутка (простите, матушка, за подобное упоминание), и от усердного занятия ремеслом ее постигло заболевание спины. Звали женщину Долорес. Потом выступил человек по имени Мисаэль, немного похожий на Педро, тоже высокий и мускулистый, примерно тех же лет. Он сказал, что пришел вместо маленького сына, сильно обожженного. Мне показалось несколько странным, что можно исцелиться за кого-то, но другие восприняли это как должное. Был там еще индеец – сказал, что его зовут Аурелио; личность весьма странного вида: монголоидное лицо, длинная коса, очень маленький и коренастый. Он заявил, что поможет Педро связаться с духами, и все переговаривался с кем-то невидимым и называл его «Гвубба». Мне показалось, он не совсем в себе – или совсем не в себе.

Педро с индейцем закурили по огромной сигаре и наполнили флягу какой-то дрянью, которую называли «айауаска»; думаю, слово из языка кечуа, но не знаю, что оно означает. Потом нас всех заставили выпить по полной фляге снадобья; Педро при этом монотонно бубнил, а индеец гремел погремушкой гремучей змеи. На вкус напиток был отвратителен: маслянистый, горький и обжигал горло, я чуть не подавился.

Мы просидели около часа, те двое бубнили и трещали, и вдруг Аурелио сказал: «Духи здесь». В тот же миг на меня накатила жуткая тошнота, и Франсуазе тоже подурнело. Сердце у меня заколотилось, я вдруг потерял способность ориентироваться. Сидеть прямо не мог, потому что не понимал, где потолок, где пол, а где стены. Я ничего не видел, только перед глазами плыли яркие цветные полосы и капли – голубые в основном, – и большие пурпурные светящиеся шары мчались ко мне и уносились прочь. Стены хижины то наваливались так. что я не мог вздохнуть, то отодвигались на много километров, и я чувствовал себя крохотным муравьем. Пот катил с меня градом, и я не мог дышать.

Потом я очутился дома, сидел под бугенвиллией и любовался луной, затем во Франции, снова был ребенком и пытался сорвать фигу, но она висела очень высоко, я не доставал, а потом я вернулся в хижину, только никого в ней не увидел. Я пополз, ища остальных, но пол кренился, и я соскальзывал, а потом все перевернулось вверх ногами, и я полз уже по потолку. Я совсем одеревенел, едва мог шевельнуться; звал на помощь, но из горла вырывалось только сдавленное повизгивание.

Наконец все успокоилось, те двое по-прежнему бубнили и трещали. Только я подумал: «Слава тебе, господи, закончилось», – как они начали превращаться в зверей. В бизонов, лам, вискачи, ягуаров, туканов и кайманов, так быстро и внезапно, что я, забыв тревогу, смотрел, как зачарованный. В какой-то момент я видел красивую девушку с волосами до пояса – она стояла позади индейца, положив руки ему на плечи.

Когда это закончилось, Педро подошел к лежащей Франсуазе. Он расстегнул на ней рубашку и обнажил груди – не могу без содрогания вспоминать это кошмарное зрелище. Педро взял в рот одну грудь и сильно всосал. Отошел к костру и стал сплевывать. Вы не поверите, матушка, из слюны образовался скорпион! Он упал на уголья, заметался и обратился в пепел. Педро проделал то же самое со второй грудью, сплюнул в костер – что бы Вы думали? Метровую змею – она извивалась, пока не сгорела. А затем он подошел ко мне и высосал из моего живота колючий кактус!

Вот тут я лишился чувств, а когда пришел в себя, Аурелио с Педро начали все заново, и опять пришлось пить «айауаску». У меня голова пошла кругом, когда я понял, что вижу затылком! Чтобы видеть, приходилось поворачиваться спиной. Потом Аурелио что-то мне сказал, голос шел у него из глубины и звучал так жутко, что я от ужаса упал в обморок и очнулся только наутро, а во рту был такой вкус, будто я сжевал старый башмак, набитый «пармезаном».

Все уже пришли в себя, и Педро спросил: «Не желаете глотнуть?»; он дал мне чашечку с очень крепкой чактой. Она, наверное, прожгла в желудке дырку, но мне вмиг полегчало. Я спросил у Педро: «Рак у моей жены возник естественно, или вы мне сейчас скажете, что его злые духи вызвали?»

Он очень серьезно ответил: «Задумайтесь и поймете: всё естественно, и всё есть духи».

Маменька, я прямо вижу, как Вы беспрестанно креститесь, читая эти строки, но должен сообщить Вам нечто удивительное: за эту неделю у Франсуазы очень быстро началась ремиссия и впервые за многие месяцы засветились глаза, она счастлива! Говорит, что ей представали те же видения, что и мне, а когда я находился без чувств, ей явился ангел. Двуполый ангел! В одной руке он держал копье, в другой – весы, он поцеловал ее в губы, и она вся затрепетала. Франсуаза убеждена, что это архангел Рафаэль, хотя сама не знает, почему. Мы просто вне себя от радости, что она поправляется! Вы только представьте, я готовился к тому, что она через несколько недель скончается, и так было тяжело на сердце, а теперь душа поет, как птица!

Словно считая, что не вполне нас удивила, судьба наслала невероятную напасть – благотворную, спешу добавить. Вы, вероятно, заметили (да и как такое пропустишь) следы грязных лап на этом письме и необычно корявый почерк. Это оттого, что, пока я писал, большая черная кошка пыталась усесться на бумагу и лапой цапала перо. «Что ж тут странного? – слышу я Ваш вопрос. – Мой сын любит кошек». А то странно, матушка, что кошки заполонили нас буквально в библейских масштабах. Я описать не могу, сколько тут этих животных, явившихся из ниоткуда. Они сидят на столбах и на воротах, сладострастно валяются на крышах и на ветках, они в моем джипе, в доме, в конюшне, на поле. Я не могу, как привык, посидеть вечерком перед домом – три-четыре кошки тотчас вскакивают ко мне на колени и на плечи, да еще возятся в гамаке Франсуазы на веранде. Когда моешь руки, приходится сначала вытаскивать их из раковины или выгонять из ванной, чтобы принять душ перед сном. Утром мы с Франсуазой просыпаемся, взмокшие от пота, под тяжестью кошек, что развалились у нас на кровати; иногда они будят меня, засовывая в ухо шершавые язычки и мурлыча. Щекотно – ужас!

Вот что странно: я регулярно обхожу дом, закрываю все окна и двери, но кошки вновь появляются и сворачиваются у моих ног, будто сквозь стены проходят.

Забавно, что кошки, несмотря на свою вездесущность, совсем не досаждают. Это не запаршивевшие, блохастые, заморенные и вороватые создания, которые обычно тут ошиваются; нет, они большие, лоснящиеся, с симпатичными мордами и очаровательными манерами: не крадут из кухни, не роются в саду, не разбрасывают повсюду ошметки мышей. В основном они сидят на задних лапах с таким видом, будто сейчас что-то произойдет, и они готовы терпеливо подождать. Очень ласковые, непременно мурлычут, если почесать им горлышко или за ушком. Ничего не боятся, всем довольны, и теперь по ночам, вместо пиликанья сверчков, уши ласкает мурлыканье – похоже на приглушенный рев, на рокот далекого моря. Гораздо приятнее сверчков, успокаивает, и мне, например, очень нравится. Франсуаза поначалу беспокоилась, как бы не заболеть сенной лихорадкой, у нее ведь аллергия на кошек, но пока, слава богу, все в порядке, она только раз споткнулась о кошку в темноте по пути в ванную. К счастью, обе отделались легким испугом.

Кошки объявились не только в нашем имении, они наводнили всю округу. В радиусе километров двадцати захватили каждый дом, и собаки их так боятся, что и носа не кажут. Мне встречались маленькие черно-белые с восторженными мордочками, рыжие, белые, у которых один глаз голубой, а другой – зеленый, невероятно пушистые дымчато-серые и короткошерстные полосатые, но самые замечательные – большие черные кошки. Одна такая сидит на промокашке и мешает писать. Она очень мне полюбилась.

Должен отметить, происходили еще более странные вещи. Недавно взорвали мост в Чиригуане – впечатляющее зрелище, четыре солдата погибли. Пыль от взрыва донесло аж сюда, и все вокруг побелело. Военные постояли лагерем месяц и ушли, а затем началась – иначе не назовешь – эпидемия смешливости. Уже некоторое время от местных жителей не добиться никакого толку; стоит им на кого-то взглянуть, и они тут же давай реготать. Прачка окатила меня изо рта брагой – правда, неумышленно, потому что как раз