соскабливая надписи? Что же это за героизм такой? – В голосе доктора зазвучала страстность. – Скажите, а понравилось бы вам, капитан, если бы мы уродовали надгробия на итальянском кладбище?

– Я не имею к этому никакого отношения, синьор. Ваши обвинения не по адресу. Я приношу извинения за нанесенное оскорбление, но, – он пожал плечами, – не я и не мои солдаты принимали это решение.

Доктор нахмурился и поднял палец, тыча им в воздух.

– Не существовало бы ни тирании, ни войн, капитан, если бы фавориты не забывали о совести.

Капитан, как бы ища поддержки, взглянул на Пелагию, испытывая невыносимое ощущение, будто его снова отправили в школу.

– Я должен возразить, – вяло произнес он.

– Вы не можете возражать, извинений этому нет. И почему, скажите на милость, в наших школах запрещено преподавание греческой истории? И почему все обязаны изучать итальянский, а?

Пелагия про себя улыбнулась; она сбилась со счета, как часто слышала рассуждения отца об абсолютной необходимости и совершенной обоснованности обязательного изучения в школах итальянского языка.

Капитан почувствовал, что ему хочется съежиться, как маленькому мальчику, которого застали за воровством из коробки конфет, оставленных на воскресенье.

– В итальянской империи, – проговорил он, прямо-таки ощущая, как горчат эти слова, – логично, чтобы все изучали итальянский… Полагаю, причина в этом. Повторяю, я не в ответе за это. – Было заметно, что он вспотел. Доктор ожег его заготовленным испепеляющим взглядом.

– Прискорбно, – проговорил он.

Повернувшись на каблуках, доктор вошел в дом и присел к столу, очень довольный собой. Дотянулся и пощекотал Кискисе усы, чем вызвал ее недовольство, и поделился с ней:

– Дали мы ему прикурить!

Ошеломленный капитан Корелли остался стоять во дворе, и Пелагии было жаль его.

– Ваш отец… – проговорил он, но больше слов не нашел.

– Да, он такой, – подтвердила Пелагия.

– Где я буду спать? – спросил Корелли, обрадовавшись возможности переменить тему; все его хорошее настроение улетучилось без остатка.

– Вы займете мою постель, – сказала Пелагия.

В других обстоятельствах Антонио Корелли не преминул бы радостно спросить: «Значит, мы будем делить ее? Как гостеприимно!» – но теперь, после слов доктора, это сообщение его испугало.

– Об этом не может быть и речи, – отрывисто произнес он. – Сегодня я переночую во дворе, а завтра попрошу подыскать мне другое жилье.

Пелагию поразило смятение, возникшее у нее в груди. Разве может у нее внутри что-то хотеть, чтобы этот иностранец, вмешавшийся в чужую жизнь, остался? Она вошла в дом и сообщила отцу, что итальянец собирается съехать от них.

– Он не может уйти, – сказал доктор. – Как же я буду запугивать его, если его здесь не будет? И как бы там ни было, он кажется симпатичным парнем.

– Папакис, ты заставил его чувствовать себя букашкой. Мне было почти жалко его.

– Не почти, а было жалко, корициму. Я это видел по твоему лицу. – Доктор взял дочь за руку и вышел с ней во двор.

– Молодой человек, – обратился он к капитану, – вы остаетесь здесь, нравится вам это или нет. Вполне вероятно, что ваш квартирмейстер решит навязать нам кого-нибудь похуже.

– Но постель вашей дочери, дотторе? Это будет не… это будет ужасно!

– Ей будет удобно на кухне, капитан. Мне безразлично, насколько неловко вы себя чувствуете, это не моя проблема. Захватчик не я. Вы понимаете меня?

– Да, – подавленно сказал капитан, не вполне понимая, что с ним происходит.

– Кирья Пелагия принесет вам воды, кофе и «мезедакию» перекусить. Вы увидите, что мы не лишены гостеприимства. Это наша традиция, капитан, – быть гостеприимным даже к тем, кто этого не заслуживает. Это вопрос чести – повод, который вам может показаться до некоторой степени чуждым и неведомым. Ваш внушительных размеров друг также получает приглашение присоединиться к нам.

Смущенные Карло и капитан сели за стол: крохотные пирожки со шпинатом, жареный кальмар и фаршированная рисом долма. Доктор сердито посматривал на них, внутренне восхищаясь успешным началом своего нового плана сопротивления, а оба военных избегали его взгляда, отпуская вежливые и непоследовательные замечания по поводу красоты вечера, невероятных размеров оливы и любого постороннего предмета, что приходил им на ум.

Затем благодарный Карло отбыл, а капитан с несчастным видом уселся на кровать Пелагии. Подошло время ужина, и, несмотря на съеденную закуску, в животе у него привычно урчало. На него навалилась слабость от мысли еще раз поесть той чудесной еды. К нему заглянул доктор:

– Вашу проблему можно решить тем, чтобы есть побольше луку, помидоров, петрушки, базилика, душицы и чеснока. Чеснок послужит антисептиком для трещин, а все остальное, вместе взятое, смягчит стул. Очень важно не напрягаться, а если вы едите мясо, оно всегда должно сопровождаться большим количеством жидкости и овощным гарниром.

Он вышел из комнаты, а капитан проводил его взглядом, чувствуя, что его оскорбили самым ужасным образом. Как старик узнал, что он страдает геморроем?

В кухне доктор спросил Пелагию, заметила ли она, что капитан ходит очень осторожно и временами морщится.

Отец с дочерью сели ужинать и застучали по тарелкам ножами и вилками, пока не уверились, что итальянец умирает с голоду и чувствует себя, как мальчик-оборвыш, которому в школе объявили бойкот, после чего пригласили его присоединиться.

– Это кефалонийский мясной пирог, – сообщил ему доктор, – если не считать того, что благодаря вашей нации в нем совсем нет мяса.

Позже, когда прошел комендантский патруль, доктор объявил о намерении отправиться на прогулку.

– Но ведь комендантский час… – возразил Корелли, а доктор ответил:

– Я здесь родился, это мой остров. – Забрав свою шляпу и трубку, он величаво вышел.

– Я вынужден настоять… – тщетно проговорил капитан ему вслед. Доктор же благоразумно покружил вокруг дома, выждав четверть часа, а затем уселся на изгороди – подслушивать разговор двух молодых людей.

Пелагия взглянула на Корелли, сидевшего за столом, и решила, что его требуется успокоить.

– А что такое Антония? – спросила она.

Он избегал ее взгляда.

– Моя мандолина. Я музыкант.

– Музыкант? В армии?

– Когда я пошел в армию, кирья Пелагия, армейская жизнь состояла главным образом в том, что тебе платят за безделье. И полно времени для занятий, понимаете? У меня был план – стать лучшим мандолинистом в Италии, а потом бы я бросил армию и стал зарабатывать на жизнь. Мне не хотелось играть по ресторанам, я хотел исполнять и Гуммеля, и Конфорто, и Джулиани. Спрос небольшой, поэтому нужно быть очень хорошим музыкантом.

– Вы хотите сказать, что стали военным по ошибке? – Пелагия никогда не слыхала об этих композиторах.

– План мой провалился – у Дуче появились кое-какие большие замыслы. – Корелли тоскливо взглянул на нее.

– Ну, вот кончится война… – сказала она.

Он кивнул и улыбнулся.

– Да. После войны.

– А я хочу стать врачом, – сказала Пелагия, не говорившая о своей мечте даже отцу.

Ночью, когда она уже засыпала, послышался сдавленный крик, а вскоре в кухне появился капитан – глаза его были вытаращены, а бедра обмотаны полотенцем. Она села, прижимая к груди одеяло.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату