– Вот она, – объявила девочка, – вот смешная кошечка, она все еще усталая.

– Она не усталая, корициму, она зацепилась за проволоку. Бог знает, сколько времени она уже висит здесь.

Он опустился на колени и вгляделся в зверька. Пара маленьких, очень ярких черных глазок блеснула ему в ответ с безграничным отчаянием и мукой. Доктор странно, нелогично растрогался.

У нее была плоская треугольная голова, острая мордочка и пушистый хвост. Вся насыщенно- каштанового цвета, за исключением горлышка и грудки какого-то неуловимого желто-кремового оттенка. Ушки широкие и закругленные. Доктор всмотрелся в ее глаза – совершенно очевидно, что маленькое существо умирает.

– Это не кошка, – сказал он Лемони, – это лесная куница. Она, наверное, очень давно висит здесь. Я думаю, лучше всего убить ее, она все равно умрет.

Лемони была вне себя от негодования. Глаза ее наполнились слезами, она топала ногами, подпрыгивала – короче, она не позволила доктору убить куницу. Девочка гладила зверька по голове и закрывала от человека, которому вверила его спасение.

– Не трогай ее, Лемони. Помнишь, царь Александр умер от укуса обезьяны?

– Она не обезьяна!

– У нее может быть бешенство. А ты получишь столбняк. Не нужно ее трогать.

– Я уже ее гладила, она не кусается. Она устала.

– Лемони, она напоролась животом на колючку и висит здесь несколько часов. А может быть, дней. Она не устала, она умирает.

– Она гуляла по проволоке, – сказала девочка, – я их видела. Они гуляют по проволоке, а потом забираются на дерево, они едят яйца в гнездах. Я видела.

– Я и не знал, что они здесь водятся. Думал, они в лесу на горах. Вот так и получается.

– Что получается?

– Дети замечают больше, чем мы.

Доктор снова опустился на колени и осмотрел куницу. Она была очень молодой – наверное, глаза открылись лишь несколько дней назад. Очень красивая. Ради Лемони он решил освободить ее и убить, когда вернется домой. Никто не скажет ему спасибо за спасение зверька, который душит цыплят и гусей, крадет яйца, объедает ягоды в саду и даже разоряет ульи; он скажет девочке, что она сама умерла, и, может быть, отдаст похоронить. Осмотрев куницу, он увидел, что зверек не только напоролся на шип, но фактически дважды обернулся вокруг проволоки. Должно быть, она беспрестанно пыталась освободиться и все время страшно мучилась.

Очень осторожно он ухватил ее за шиворот и начал поворачивать тельце. Перехватывая руки, он раскрутил ее с проволоки, чувствуя рядом головку Лемони – та напряженно наблюдала.

– Осторожнее, – просила девочка.

Доктор поморщился при мысли о смертоносном укусе, который наградит его пеной на губах или уложит в постель со сведенными челюстями. Подумать только, рисковать жизнью ради спасения хищника. Только ребенок так может. Он, наверное, сумасшедший или дурак – или и то, и другое вместе.

Он повернул зверька брюхом кверху и осмотрел рану – целиком в отвисшей кожице внизу живота, мышцы не задеты. Возможно, вся проблема в сильном обезвоживании. Доктор отметил, что это самка и от нее исходит сладковато-мускусный запах, который напомнил ему об одной женщине в дни его морской службы; запах ее он помнил, но лица вспомнить никак не мог. Он показал зверька Лемони и сказал: «Это девочка», – на что последовал неизбежный вопрос: «Почему?»

Доктор положил детеныша в карман пиджака и проводил Лемони домой, пообещав сделать все, что сможет. Затем отправился к себе и обнаружил во дворе дома Мандраса – тот занимал Пелагию оживленным разговором, а она тем временем пыталась подметать. Рыбак застенчиво взглянул на него и проговорил:

– Ой, доктор, калимера. Я вот пришел к вам, а раз вас нет, так я вот с Пелагией поговорил. Меня тут рана немного беспокоит.

Доктор Яннис недоверчиво взглянул на него и ощутил прилив раздражения; видимо, страдания зверька все же расстроили его.

– Ничего страшного с твоей раной. Ты, наверное, хочешь сказать, что она чешется.

Мандрас заискивающе улыбнулся и произнес:

– Ну, точно, доктор. Вы, наверное, кудесник. Как вы узнали?

Доктор покривился и насмешливо хмыкнул.

– Мандрас, ты прекрасно знаешь, что раны всегда чешутся при заживлении. Ты также прекрасно знаешь, что я прекрасно знаю, что ты пришел сюда только затем, чтобы заигрывать с Пелагией.

– Заигрывать? – повторил юноша, изобразив на лице простодушие и ужас.

– Да. Заигрывать. Другого слова для этого нет. Вчера ты принес нам еще одну рыбу, а потом заигрывал с Пелагией час и десять минут. Ладно, лучше валяй дальше, потому что я не собираюсь тратить время на совершенно здоровую рану, я еще не завтракал, и у меня в кармане смешная такая кошечка, которую мне еще нужно осмотреть.

Мандрас, стараясь не тушеваться, набрался необычайной храбрости:

– Так значит, вы разрешаете мне разговаривать с вашей дочерью?

– Разговаривай, разговаривай, разговаривай! – произнес доктор Яннис, раздраженно размахивая руками. Он повернулся и вошел в дом. Мандрас взглянул на Пелагию и заметил:

– Странный у тебя папаша.

– С моим отцом все в порядке! – воскликнула она. – А если кто-то скажет наоборот, получит метлой по мордасам. – Она шутливо ткнула его своим орудием, а он перехватил и вывернул метлу из ее рук.

– Отдай, – сказала она, смеясь.

– Отдам… за поцелуй.

Доктор Яннис осторожно положил умирающего зверька на кухонный стол и осмотрел. Потом снял ботинок, ухватил его за носок и поднял над головой. Такую маленькую и хрупкую головку проломить очень легко. И никакого мучения. Так лучше всего.

Он колебался. Нельзя отдавать ее Лемони с размозженной головой. Может, лучше свернуть ей шею? Он поднял ее правой рукой, положив пальцы на шею и уперев большой палец в подбородок. Нужно просто надавить пальцем.

Несколько секунд он обдумывал это действие, уговаривая себя начать, а затем почувствовал, как палец сдвинулся. Куница была не просто очень хорошенькой – она была очаровательной и невероятно трогательной. И все еще живой. Он положил ее на стол и принес бутылку спирта. Осторожно промыл рану, наложил всего один шов. Позвал Пелагию.

Она вошла, уверенная, что отец видел, как она целовалась с Мандрасом. Готовая к ожесточенной защите, с пылающим лицом, она ожидала взрыва. И несказанно удивилась, когда отец даже не взглянул на нее, а только спросил:

– У нас сегодня были мыши в ловушках?

– Были две, папакис.

– Хорошо, пойди достань, куда ты там их выбросила, и перемели.

– Перемолоть?

– Ну, да. Покроши их. И принеси немного соломы.

Пелагия поспешила во двор, одновременно сбитая с толку и успокоенная. Мандрасу, нервно гонявшему камешки вокруг оливы, она сказала: – Все в порядке, он хочет только, чтобы я покрошила мышей и принесла ему немного соломы.

– Господи, я же говорил, что он странный.

Она засмеялась:

– Это значит только, что у него какой-то новый план. Он, правда, не сумасшедший. А ты, если хочешь, можешь пойти и поискать солому.

– Благодарю, – сказал он, – я просто обожаю искать солому.

Она лукаво улыбнулась:

– Может быть вознаграждение.

– За поцелуй, – сказал он, – я свинарник дочиста вылижу.