произносит знаменитую фразу:

— Я не приказываю вам сражаться, я приказываю вам умереть. Мы погибнем, но другие части и другие командиры успеют подойти, чтобы занять наше место.

Кемаль лично помогает выкатить орудия на позицию и, не прячась, контролирует ход боя. Он чудесным образом остается невредим. 57-й полк, вдохновленный Кемалем и воодушевленный джихадом, умудряется сдержать натиск австралийцев, но гибнет почти весь. Очень скоро убивают даже имама и водоноса, а 57-й полк навеки становится турецкой легендой. Однако на следующий день 77-й арабский полк в панике бежит, чем усугубляет общее презрение к солдатам-арабам, которое все сильнее охватывает османскую армию. За пять дней положение стабилизируется, после катастрофической контратаки 5-й дивизии линия фронта более или менее прочно закрепляется у бухты Анзак. Мустафу Кемаля награждают османским «Орденом Привилегии», а штабные офицеры его дивизии получают прозвище «кемальцы». На должность начальника штаба Лиман фон Сандерс присылает немецкого офицера, но Кемаль подчеркнуто отправляет его обратно, оставляя верного майора Иззеттина.

Однажды Мустафа Кемаль перебрасывается парой слов с Каратавуком. Он берет его винтовку, осматривает ствол через открытый затвор и хвалит солдата за бережное отношение к оружию. До конца жизни Каратавук будет с гордостью об этом вспоминать, хоть и запамятует, что именно было сказано.

Лет в тринадцать со мной случились две смешные истории.

Первая — кому-то взбрело в голову, что я должна носить вуаль, потому что, дескать, моя красота смущает городских мужчин. Это когда Али-снегонос бросил доставлять лед и стал, разинув рот, повсюду за мной таскаться. Совсем как Ибрагим, он целый день попадался мне на глаза и буквально исходил слюной. Сначала мне даже нравилось, но потом стало раздражать. Проходу не давал. Я досадовала, но когда его не было, тревожилась: «Может, я уже не так хороша?» Али появлялся, и я снова злилась, но и вздыхала с облегчением — значит, моя красота при мне.

Никому не говорите, а то умру, никто об этом не знает, и вы уж сохраните в секрете: иногда я подгадывала, где будет Али-снегонос, и нарочно туда шла, просто чтобы его подразнить. Надеюсь, вы не сочтете мен ужасной, и без вас знаю, что это плохо.

Потом все женщины стали носить вуали, чтобы показать, какие о красавицы. Но это скоро кончилось.

Второе приключение — у меня совершенно внезапно начались месячные, а я не ожидала и даже не знала, что это такое, а потому ужасно перепугалась и подумала, что, наверное, от чего-то умираю. По счастью, в тот момент я была в особняке аги. Я причесала Лейлу-ханым, и теперь она расчесывала меня, а Дросула вычесывала Памук, которая, прибалдев, кусалась.

Ну, мне потребовалось облегчиться, я пошла в каморку и там увидела, что у меня идет кровь, я бросилась назад, вопя, беснуясь и стеная, будто наступает конец света, но наконец Лейле-ханым удалось схватить меня за руки, утихомирить и вытянуть, что произошло.

— У меня кровь! — орала я.

— Где? Где? — спрашивала Лейла-ханым. — Ты порезалась?

Потом до нее дошло, она прикрыла рот ладошкой и засмеялась. У нее был славный смех, серебристый, вот такой…

Ну вот, она позвала Дросулу, у которой тоже шла кровь, только из расцарапанных кошкой рук, спросила, начались ли у нее женские дела, но по ошарашенному виду поняла, что еще нет.

— Когда у вас между ног течет кровь, — сказала Лейла-ханым, — это всего лишь означает, что вы уже можете иметь детей. Так бывает по нескольку дней каждый месяц, с этим нужно просто смириться, поскольку ничего другого не остается, и хныкать тут без толку. Надеюсь, вы хотите детей?

Мы с Дросулой ответили, мол, да, неплохо бы.

— Мне вот грустно, что у меня нет ребеночка. — И глаза Лейлы чуточку вспыхнули.

Лейла-ханым научила нас сворачивать тряпицу, чтобы, как она не очень красиво выразилась, не заляпать пол.

— А вы знаете, как это делается? — спросила она, а мы спросили:

— Что делается, Лейла-ханым?

А она сказала:

— Как делают детей?

Нет, не знаем, сказали мы.

Лейла попыталась нам объяснить, но очень волновалась и смущалась, говорила так поэтично и возвышенно, что мы, в общем-то, ничего не поняли. Лишь через пару лет я разобралась, а до тех пор мы с Дросулой полагали, что это как-то связано с гранатами, сливами и огурцами, и не могли взять в толк, чем же так привлекательна вся эта возня с плодами.

Не знаю, какое обращение в данном случае было бы правильным, ибо мне еще не доводилось писать сыну гончара, к тому же иноверцу, и потому прошу извинить, что начинаю вообще без приветствия. Учитывая нынешние сложные обстоятельства, вполне допускаю, что подобные письма не доходят до адресата, особенно если принять во внимание, что они часто пропадали и в мирное время. В данном случае приходится еще считаться и с тем, будет ли жив получатель и способен прочесть письмо, поскольку он солдат, а несчастья на войне часты. Я оказался в неприятной для меня роли секретаря твоих родителей потому, что другие городские писари, во всяком случае, оставшиеся, обычно пишут на оттоманском алфавите, который, как я понимаю, ты не сможешь прочесть. Должен сказать, меня весьма удивило сообщение твоих родителей, что ты умеешь читать и писать по-турецки греческими буквами, чему, как я понял, тебя научил один из моих бывших учеников. Я привык считать турок крайне ленивыми в интеллектуальном плане, и было весьма благотворно обнаружить, что среди вас есть по крайней мере один, обладающий умом и инициативностью, и это привело к размышлению о том, что отсталость вашей нации объясняется скорее недостаточным образованием, чем природной неспособностью. Мне всегда казалось странным, что это образование состоит из бесполезного заучивания арабских текстов, которые никто не понимает.

Признаюсь, крайне неприятно писать по-турецки на греческом алфавите, который я предпочел бы сохранить в неприкосновенной чистоте, но мне известна сия привычка, укоренившаяся в здешних местах, где подлинные греки выродились, столетиями перемешиваясь с турецкими соседями, посягнувшими на эту землю. Прежде мне не приходилось читать, не говоря уже о том, чтобы писать подобную дрянь, и потому весьма трудно сориентироваться в предмете, где неизвестны правила и грамматика, поскольку никто из филологов их до сих пор не изложил. Орфографию приходится изобретать самому, опираясь на систему догадок и приблизительного соответствия. Для меня это все равно что золотой ложкой вычищать сточную канаву, ибо мой родной язык и стиль письма неизмеримо превосходят ваши по выразительности. Однако признаю, что твое письмо к родителям, которое вопреки первоначальному нежеланию мне пришлось прочесть, действительно обладает немалой поэтической силой, отчего я невольно растрогался.

И вот без всякой охоты, тратя много времени и терпения, я пишу тебе по настоянию твоих родителей, которые никак от меня не отстанут. Твой отец надарил мне кучу горшков, и я чувствую себя ему обязанным, а твоя мать го това расплакаться, что также невыносимо. Вдобавок твой отец преподнес мне одну из тех свистулек, которыми ты со своими дружками изводил город, будто мало нам дроздов и соловьев, не дающих спать по ночам. Он просил подарить ее моему любимому ребенку, но я заявил, что, поскольку я учитель, такового более не существует.

Твои родители просили написать следующее: