Мехметчик.

— Я не грабить пришел, — сказал он. — Мне ваш кошелек не нужен. Где моя семья?

Испуганный человек все протягивал кошелек, взглядом умоляя взять его и исчезнуть. Мехметчик помотал головой и ушел. Ведомый памятью и неярким светом звезд, он поднимался к древним гробницам за городом, а в голове бились весьма тревожные мысли: «Не мог же я перепутать дом? Неужели они ушли, а мне не сказали? Где они могут быть?» Не желая беспокоить Пса, если он еще проживал здесь, Мехметчик устроился в пустой гробнице, подальше от той, где чаще всего обитал отшельник. Он улегся на низкое каменное ложе, в древности предназначавшееся богатому покойнику, и покорился долгой холодной ночи. За годы жизни вне закона Мехметчик провел много таких ночей и научился спать даже под проливным дождем, хотя утром ломило все тело. Шуршали ночные зверьки, потом запел дрозд. Слушая низвергавшийся в ночь водопад переливчатых трелей, Мехметчик вспоминал старые дни, когда эти бесчисленные хористы сводили с ума бессонных людей. Птичья песнь вдруг натолкнула на хорошую мысль, что делать завтра, но тут усталость взяла свое. Мехметчик целый день пробирался в горах по головокружительным козьим тропам и теперь провалился в тревожный сон.

Проснувшись с рассветом, он потянулся, разминая затекшие члены, и мгновение не понимал, почему находится в гробнице, но, припомнив ночные события, резко сел. Закаленный мытарствами, о завтраке он не думал. Обычно еда появлялась сама по милости капризной судьбы.

Опасливо высунувшись из дверей гробницы, Мехметчик огляделся. Уже не в первый раз он ругнул себя за тщеславие, заставлявшее его всегда ходить в красной рубашке. Мехметчик носил ее постоянно, с тех пор как в детстве им с дружком Каратавуком стукнуло в голову походить на птиц. Тогда это было невинной забавой, но за годы преступной жизни бандита рубашка стала его отличительным знаком, с которым он не мог расстаться. Отказаться от нее значило бы принизить свое положение и запятнать легенду о себе. Это уже стало вопросом мужской гордости. Мехметчика поражало, что, хоть он и был заметной мишенью в перестрелках, случавшихся за все эти годы, его лишь ранили, да и то легко. Порой он мысленно клял себя, что его положение среди бандитов не позволяет облачаться в неброские тона камуфляжа, ежедневно необходимого любому благоразумному изменнику.

Пригнувшись, Мехметчик торопливо продрался сквозь кустарник выше по склону, чтобы оглядеть город. После сюрприза прошедшей ночи ему словно хотелось удостовериться, что это действительно его городок. Из-за огромного белого валуна он пытался рассмотреть, что происходит внизу, но особого шевеления там не отмечалось, хотя уже рассвело и народу следовало бы с утра пораньше крутиться в делах. Мехметчик решил подняться выше к белой часовенке, построенной столетия назад — благочестивое деяние какой-то забытой персоны.

Двери часовни были распахнуты настежь. Мехметчик вошел внутрь и с ужасом увидел, что фрески апостолов обезображены. Всем святым аккуратно выскребли глаза, отчего они тревожно походили на недавно ослепленных. Возмущенный и подавленный таким кощунством, Мехметчик вышел наружу и услышал меканье козьего стада, доносившееся от котлована на склоне, где с древних времен жители брали известь для постройки домов. Прислушавшись, он различил мелодию каваля. Слабую, странно прерывистую и бессвязную мелодию. Решив, что другу детства Ибрагиму определенно можно довериться, Мехметчик двинулся к известковому котловану.

Когда он выбрался на кромку впадины, первой его заметила огромная собака Ибрагима. Кёпек был великаном среди псов, которых веками разводили в Анатолии, чтобы отгонять волков, диких собак и рысей, изводивших овечьи и козьи стада. Некоторых пастухов особенно восхищает ужас, который эти собаки вселяют в чужаков, и Мехметчик, конечно, помнил, с каким смаком Ибрагим пересказывал истории об устрашающих подвигах Кёпека. Этот пес обладал прекрасной памятью и точно знал, кому и какую козу вернуть, когда вечером пригонял стадо в город. Он также помнил запах каждого из общины, а потому разбирался, кого пугнуть, а кого не трогать. То ли все жители приобрели некий общий душок, то ли собака различала каждый индивидуальный запах — вопрос остается без ответа, однако все склонялись к последнему.

От страха запершило в горле. За разбойные годы у Мехметчика случались памятные ужасные стычки с этими псами, и он считал их гораздо опаснее человеческих отбросов, с которыми приходилось иметь дело. Пару раз он вынужден был пристрелить особенно злобных собак, что навеки легло на совесть тяжким грузом, ибо общеизвестно: овца или коза — не такая уж невосполнимая потеря, а хорошая собака — величайшая драгоценность пастуха, ибо она и бесстрашный защитник, и верный друг, и грелка в студеные ночи.

Кёпек припал к земле, готовясь броситься, и у Мехметчика ухнуло сердце. Ибрагим сидел на камне в окружении черных коз и играл на кавале, не обращая на собаку внимания. Внезапно Кёпек вскочил и начал ритуал охоты. Шерсть на загривке вздыбилась, и пес, на каждом шагу замирая, изящно приподняв переднюю лапу, с басовитым утробным рычаньем двинулся на чужака. Мехметчик знал, что это прелюдия к стремительной атаке, в результате которой собака пригвоздит его к земле, встав лапами на грудь и схватив клыками за горло. Он силился вспомнить имя пса, что удалось весьма кстати.

— Кёпек, Кёпек! — крикнул Мехметчик. — Хорошая собака! Это я, Кёпек, это я!

Уже готовый к броску пес замер и насторожился, словно призадумавшись: «Это что еще за личность, которая вроде бы меня знает?» Потряхивая черными брылами, он втянул воздух, ловя запах незнакомца.

Мехметчик отважно шагнул вперед и протянул руку, чтобы пес ее обнюхал. Пес принял дело к рассмотрению. Кажется, рука пахнет знакомо.

— Хорошая собака! — повторил Мехметчик, стараясь звучать уверенно и дружелюбно, насколько позволяли обстоятельства, и в голосе Кёпеку тоже послышалось что-то знакомое. Он лизнул руку, сочтя ее владельца приемлемым, позволил потрепать себя по голове, взъерошить шерсть на груди, и повалился на спину, подставляя брюхо.

Мехметчик с громадным облегчением почесал зверю уши и грудь, а затем в сопровождении довольного пса подошел к старому другу и сказал:

— Мог бы и удержать собаку-то.

Ибрагим не ответил. Он по-прежнему сидел на камне, наигрывая слабую, сбивчивую мелодию.

— Ибрагим, — позвал Мехметчик, тронув приятеля за плечо, но тот продолжал играть. Удивленный, Мехметчик слегка отступил и, нагнувшись, заглянул Ибрагиму в лицо. Увиденное его поразило. Ибрагим не просто повзрослел на восемь лет, но превратился в дряхлого старика: обтянутое кожей бледное лицо, из уголков рта сочится слюна, дрожащие губы (чем, вероятно, и объяснялось затухание музыки), беспрестанно бегающие глаза. Он не хотел или не мог взглянуть Мехметчику в лицо и явно его не узнавал. — Ибрагим, дружище Ибрагим, — печально проговорил Мехметчик, ощущая свою полную беспомощность. Друг детства был в таком состоянии, что Мехметчик сам себе показался неестественно крепким и здоровым. Эта изможденная развалина никак не вязалась с радостным потешным пареньком, вечно всех забавлявшим, когда изображал удивленную козу, козу, которая ищет козленка, недовольную козу, голодную козу, козу в течке и козу, которой нечего сказать.

— Это я сделал, — вдруг заговорил Ибрагим, отнимая от губ каваль.

— Что-что? — переспросил Мехметчик.

— Это я сделал, я.

— Что сделал? Ибрагим, ты о чем?

— Я убил пташку.

— Пташку?

— Это я убил.

— Какую еще пташку?

— Она пыталась улететь.

— Ну и что, птицы летают.

— Это я виноват. — Ибрагим снова заиграл на кавале и невероятно странно заплакал — без всхлипов и придыханий. Крупные слезы одна за другой тихо скатывались по щекам и исчезали в уголках рта, будто он их пил.

— Брось, — сказал Мехметчик. — Мужчины не плачут. Ну же, Ибрагим, перестань.

Кёпек подсел к хозяину и взглянул на Мехметчика, будто говоря: «Что ж тут поделаешь?» Мехметчик