Николай Николаевич чувствовал, что Павлов сегодня придёт. Он ждал и страшился его визитов. С одной стороны, кто ещё навестит восьмидесятилетнего старика, поиграет с ним в шахматы и поговорит о делах, отвлечённых от суетного. С другой, Николай Николаевич боялся сдаться.

Старик поставил на конфорку помятый, тусклый от времени чайник, заварил крепкий чай с мелиссой, проверил, есть ли ещё в банке любимый Павловым зерновой кофе. Кофе был на исходе. В эту секунду раздался требовательный звонок.

В дверях стоял Павлов и сжимал в руке вакуумную упаковку с кофейными зёрнами. Николай Николаевич к таким чудесам давно привык. Эффектными, но дешёвыми фокусами, вроде появления в виде адского пламени, Павлов никогда не увлекался. Его действия, которые кто-то мог отнести к паранормальным способностям, всегда носили предельно прагматический характер. Допустим, предвидеть, что у Николая Николаевича заканчивается кофе, было вполне в духе Павлова.

– Как ваше здоровье? – добродушно поинтересовался Павлов, переступая через порог.

– Скриплю помаленьку, – отозвался старик. – Когда приберёте-то уже?

– Не время ещё, – Павлов пожал плечом. – Вы мне интересны. С кем поболтать, как не с вами? Да и кофе у вас всегда отменнейший получается.

– Вы и в другом месте поболтать со мной сможете, – проворчал дед. – Какая вам разница?

– А вам какая? Другие только и просят, продли-и-и дни мои, – Павлов кого-то передразнил противным ноющим голоском – а вы всё норовите вразрез с общественным мнением проскочить. Нехорошо это – обществу себя противопоставлять. Мало вас жизнь учила?

– Жизнь много чему учила, – нехотя согласился старик, жестом приглашая гостя сесть. – Только устал я. Мои все уже там. А я что? Тяжело. Болит всё. Тоскливо одному-то. Жить хорошо, да место пора освобождать. Надо и честь знать.

– Ну, что вы, Николай Николаевич! – Павлов сердечно рассмеялся. – Разве же это проблемы! Только скажите, и мы вашу спину, да ноги так вылечим, марафоны бегать будете. А одиночество… – что-то мелькнуло в чёрных глазах Павлова и провалилось в бездонную пропасть. – Одиночество, Николай Николаевич – понятие философское. Как там Шопенгауэр говаривал?

– Кто не любит одиночество, тот не любит свободу, – задумчиво процитировал старик.

На кухне призывно зашипел чайник. Николай Николаевич зашаркал туда. Павлов откинулся на спинку кресла, с наслаждением закурил. Из кухни слышался звон чашек, жужжание кофемолки и хрипловатое старческое дыхание. Скоро по дому разнёсся умопомрачительный аромат свежемолотого кофе. Павлов втянул кофейный дух ноздрями, и на душе стало покойно. На его собственной, давно не знавшей покоя, душе.

В комнату вошёл старик и поставил перед гостем поднос с дымящейся туркой. Себе налил чашку столь же ароматного чая.

– Честное слово, Николай Николаевич! – воскликнул Павлов. – За один ваш чудный кофе я вас никуда не отпущу. Боюсь я, вдруг при переходе утеряете свой уникальный талант. С талантами я, вообще, предпочитаю не связываться. Тончайшая, поверьте мне, структура. Вот, вроде, всё учтёшь! Всё до микрончика выверишь. А, на поверку глянешь – не то! Возьмите хоть Николо Паганини. Сколько же мне он нервов попортил! И так гений его срисую, и эдак скопирую. Другому отдаю – всё не то. Не так скрипка разговаривает, да и всё тут. Бился, бился, а этот подлец только смеётся. Нет, говорит, второго Николо Паганини! Что ты с ним поделаешь. И, вправду, нет. Приходится признать. В полную силу играть ТАМ не желает. Или не может? Уж и сам теряюсь. Гении, они народ капризный, своевольный. Так что без его музыки сижу. Обидно, но факт. Так, сыграет, бывало, чепушинку какую, да и снова без дела валяется. Книжки читает, вино пьёт, со Страдивари и папами римскими в карты играет. А наказать рука не поднимается. Вдруг талант попорчу. Жаль.

Вот и с вашим даром мало ли как получится. Поверьте, ни в одном ресторане, ни в одной части света не готовят такой кофе! А, знаете, уважаемый мой Николай Николаевич, а ведь вам несказанно повезло, что вы с вашим-то даром в это время по земле ходите. Ей-ей, повезло! – Павлов лукаво погрозил хозяину квартиры пальцем. – Была одна в Испании, помню. Уж какое у неё вино вызревало! И не описать. Право слово, амброзия, а не вино! Секрет ли какой знала или гений у неё такой был, уж и не знаю. Вот и стал люд поговаривать, что не без моей помощи она то вино делает. Особенно, конечно, виноделы о том судачили. Оно и понятно. По сравнению с её-то амброзией их вина уксус уксусом! – Гость прищёлкнул языком и выдержал паузу. – Сожгли бедолажку. Весёлые были времена, знаете ли, святая Инквизиция. Жгли тех, кто в средний уровень не вписывался. Нет, чуть даровитей – это пожалуйста! А на голову возвышаться не смей. Да и лучше было, надо признать. Порядка было больше. Познаниями не искушались, талантов своих побаивались, нос, куда не надо, не совали. А, главное, выделяться не стремились. Тихо жили, по одному для всех лекалу. Сейчас, правда, тоже не любят тех, кто над общей планкой голову высовывает. Ох, как не любят! За сумасшедших, конечно, считают. Лечить или учить пытаются. В крайнем случае, как вот вас, любезнейший друг мой Николай Николаевич, за десять вёрст обходят. Но жечь не жгут. А в те времена непременно бы сожгли! – Павлов насмешливо прищурился и отпил из своей чашки. Блаженно прикрыл глаза.

– Может, и сожгли бы, – согласился старик, опуская в горячий чай баранку. – Только, видите ли, не умею я иначе.

– Учиться надо, – Павлов стал серьёзным. – Вам, Николай Николаевич, радости надо учиться. Не умеете вы радоваться. Отсюда и проблемы ваши.

– Смотря что называть радостью.

– Вы, думаю, не понаслышке знаете, сколько народу ходит за мной, зовёт, помощи просит. А всем одно лишь и нужно – радость. Вы бы у них учились. Сегодня вот только, скольких осчастливил. Каждого по- своему, но радовались все. Кому-то стакана водки хватает, а с кем-то повозиться приходится. По-разному бывает. С кем час, с кем день-другой, а с кем и года мало.

– Ценность-то у всякой души одна. Стоит ли биться с теми, кто столько времени требует? – старик пытливо уставился на гостя.

– Вот тут вы, милый мой, не правы. Ой, как не правы! – Павлов придвинулся поближе к старику. Беседа его захватила. Ещё никому он не рассказывал, почему тратит столько времени на несговорчивых. – Тут не в цене отдельно взятой души дело. Для меня все они на один манер. Эгоизм, милейший. Всё тот же старый, добрый эгоизм! Прежде всего каждый о себе думает. Я ничем не отличаюсь. Я о своих радостях в первую очередь мыслю. Азарт, батенька. Страсть. Волевым усилием я, конечно, кого угодно за секунду сломаю. Но тогда игра будет испорчена. Мы с Ним, – Павлов метнул взгляд куда-то вверх – когда уж условились, свобода волеизъявления и никаких отступлений. Да так оно и веселей. Что за интерес, право, просто отнять деньги у игрока в покер? Нет, ты у него выиграть изволь! – Павлов возбуждённо захохотал. – Сколько часов живого азарта! Сколько удовольствия! Я ведь, милейший, даже когда в шахматы с вами играю, не мухлюю. Интерес – самое ценное, что мы имеем. Особенно, если впереди и позади вечность.

Старик покачал головой.

– И охота вам, голубчик, на такого старого хрыча столько лет силы тратить?

– Не смешите меня, – Павлов холодно посмотрел на собеседника. – Сил у меня достаточно. Мне честно выиграть у вас хочется.

– Понимаю.