ночь. Ещё в мире этом жила освещённая светом фар мотоциклистка. Когда-то она была дорога мне… кажется. Все воспоминания унёс свистящий в ушах ветер. Мне нравилось мчаться вот так: бесцельно, бездумно. Нравился мой очищенный от чувств и мыслей сплин. Порой сквозь оцепенение просачивалось Знание – несущаяся впереди девушка, трасса, жёлтые полосы на бетоне придуманы мной. Реальна только пустота, куда я погрузил все эти образы. А, возможно, нет и меня. Всех нас придумал холодный вакуум.
Но однажды пустота взорвалась. Мою нирвану вспорол посторонний звук. Он нарастал, ширился и, наконец, врезался в уютное небытие, в котором я успел так славно прижиться. Баюкающий кокон полусна-полуяви осыпался звенящими осколками. Тут же на меня обрушился шквал забытых голосов, лиц, пейзажей. Вырвался из сознания, ударил больно и яростно. Разом навалились горечь и ликование, тоска по кому-то и выворачивающая наизнанку ярость… Я захлебнулся беспредельным счастьем обрести всё это снова. Задохнулся от ужаса, что вернувшееся может остаться лишь смутным миражом, дежа вю.
Мотоциклистка обернулась.
– Варька-а-а!!! – заорал я.
Она услышала.
– Ма-а-акс!!!
Услышали и другие. Паркет, Чахлый, Пухлый, Лихо, Доктор – их голоса подхватывал жёсткий, наотмашь бьющий по лицу ветер. Пространство дрожало от наших воплей, но так и не подпускало друг к другу. Гром позади меня стал оглушительным, рассыпался визгом гитар и камнепадом ударных – старые, добрые «Led Zeppelin». Обернувшись, я увидел нагоняющий меня байк. Шлема на седоке не было. Развевающиеся космы, всклокоченная борода, колючий взгляд и… иероглиф с восьмёркой. Нас теперь было восемь. Отмеченная знаком бесконечности восьмёрка! Не об этом ли условии говорил Аюп?!
– Батя! – не веря своим глазам, прохрипел я. На большее сорванного голоса не хватило.
Бомбей встроился в колонну. Из темноты стал проступать подсвеченный восходом горизонт. Взрезавшая чёрную пустоту полоса ширилась. Землю от неба отделил ослепительно-изумрудный просвет. В мозгу мелькнуло – вот оно, измерение, куда стремится народ Аюпа. Мысль пришла внезапно, словно кто шепнул её в сознание. Послышался смешок. Я узнал его.
Вдруг стало легко и свободно, точно выполз с расквашенной просеки на гудящую под колёсами бетонную трассу.
– Брод, говоришь, старый хрыч?! Будет тебе брод!
Идущий во главе колонны Доктор что-то кричал, тыча рукой вперёд. В направлении изумрудного просвета двигалась другая колонна: автомобили и кони, верблюды и ишаки, велосипеды и телеги… И много, очень много пеших людей. Колонна тянулась нескончаемой змеёй, чья голова упиралась в горизонт.
Неуправляемые байки с неуклонностью лавины летели в гущу не замечавшей нас толпы. Я следил, как Доктор борется с взбесившейся машиной: крутит в сторону руль, пытается положить байк набок, терзает тормоза. Бесполезно. Расстояние между колоннами таяло. Я уже мог разглядеть плюмаж на шляпах франтоватых всадников; клетки на килтах; посохи карабкающихся на невидимые горы скитальцев; воткнутые в волосы женщин костяные гребни.
Оглашая окрестности рёвом сигналов, мы врезались в толпу. Я склонился к самому спидометру и втянул голову в плечи. Лучше уж сразу влепиться в какой-нибудь автопоезд побольше, только бы не слышать хруст ломающихся костей и вопли покалеченных людей! Байк нёсся ровно, не натыкаясь ни на какие преграды. Открыв глаза, увидел, что байки мчатся сквозь строй людей, лошадей, кибиток и машин, не причиняя никому вреда. Одни путники шли, держа в руках пылающие факелы. Другие щурились, словно, в глаза им светило полуденное солнце. Некоторые прятались от незримого дождя, накрыв головы плащами, капюшонами, а то и просто ветошью. Порой кто-то из странников бросал в нашу сторону равнодушный взгляд. Интересно, почему одни нас видят, а другие нет? Пересекающиеся миры? Забавно. А я-то всегда считал, что бесконечность измеряется только в километрах…
Прострелив толпу навылет, мы снова встали на погружённую во тьму трассу. Изумрудный горизонт проскочили. Порвали, как ленточку на финише! Сияющая полоса осталась за нашими спинами. Впереди снова лежал бесконечный ночной фривей.
Бомбей смачно матерился. Байк Доктора вильнул и остановился. В сторону ушёл Лихо. Я надавил на тормоз. Байк начал замедляться. Наши «кони» снова стали ручными. Я оглянулся и увидел, что небо позади мотоколонны залито ярким лимонно-зелёным светом. В нём растворялись люди, лошади, кибитки и машины. По всему выходило, брод мы отыскали.
Дружественные тычки и объятия были розданы. Первые впечатления излиты. Выяснилось, кстати, что пока я носился по фривею, Паркет кружил по горному серпантину. Лихо блуждал в пригородах Амстердама. Варька распугивала рёвом мотоцикла томный ночной Париж…. Вместе с Доктором… Гадский папа! Короче говоря, было чем поделиться. Осталось выяснить, куда нас занесло и есть ли шанс выбраться из этого коллективного глюка. Мы стояли полукругом, не зная, что предпринять.
– Сейчас бы сюда деда этого, – пробурчал добряк Пухлый. – Не посмотрел бы на лета, в бар-раний рог бы!
– Пробовал, не советую, – хмыкнул я.
– Значит, впрок наука пошла. – Старик стоял поодаль.
Мешковатую клетчатую рубаху сменила безрукавка, пошитая из шкуры неизвестного науке зверя с длинной курчавой шерстью. Из-под неё торчал расписанный витиеватым орнаментом килт. Бомбей двинулся к Аюпу. Походка, утонувшая в широченных плечах шея, обозначившиеся на спине бугры – вид его не предвещал ничего хорошего. В воздухе задрожало напряжение вольт этак в миллион.
Спасение явилось, откуда никто не ждал.
– Дедуль, а эта хрень теперь навсегда? – Варька жалобно смотрела на Аюпа, тыча указательным пальцем в сияющую на лбу тату.
Первым не выдержал Паркет, хрюкнул и затряс головой. За ним прыснул в кулак Чахлый. Заразительно загоготал Лихо. Скоро хохотали все, кроме бати.
– Бабьё! – сопел он сердито. – В эпицентре ядерного взрыва брови выщипывать будут!
Доктор вразвалочку подошёл к моей сестре, обнял. Я сделал вид, что не заметил победоносного наглого взгляда, брошенного на меня. А потом он на меня не смотрел. Смотрел на Варьку.
– Зачем навсегда? – Аюп улыбнулся.
Я почувствовал, как по лбу пробежался пахнущий первым снегом и пряными травами сквозняк. Вспомнил заброшенную избушку с очагом посреди комнаты. Руны на лицах моих друзей гасли.
– Не, ну чё за дела! – возмутился Чахлый. – Мне эта штуковина нравилась.
– Если вынести знак в ваш мир, найдутся те, кто разгадает, чему он служит, – пояснил старик. – Опасно. Прокладывать путь в бесконечности дано не всем.
– Только твоим что ли… как их? – Лихо сморщился, припоминая.
– Сшивающие Пространство, – напомнил Аюп.
– Это их мы переехали? – уточнил педант Чахлый.
Старик утвердительно качнул головой.
– Вы ж, вроде как, без нас раньше управлялись, – проворчал Пухлый.
Это не был вопрос, скорее упрёк. Вселенские заморочки – ничто в сравнении с истеричкой Ленкой. В предвкушении визгливых разборок Пухлый робел. Мы это видели. Старику же нюансы личной жизни пыхтящего «шатуна», похоже, были невдомёк. Он ударился в объяснения.
– Брод указать могут только те, с кем мой народ связан общим смыслом бытия – вечной дорогой. Это ещё одно подтверждение единства бесконечности – связь «идущих». «Идущие» есть в любом мире. Но между измерениями случаются провалы. В них время и пространство мертвы. В провалах бессильны законы Вселенной. Там бесконечность прерывается. Конечная бесконечность – абсолютное противоречие, погружающее в ничто всё сущее. Если такой провал не будет преодолен, пространство рассыплется в прах.
– А если бы кто-то из нас не пришёл? – осторожно спросила Варька.
– Тогда вы не были бы народом. – Старик поднялся и посмотрел на зеленеющий горизонт. – Пространство сшито, вы можете вернуться в свой мир по этой дороге, – он указал на мой ночной фривей. А,
