отпустить. Нам не дано знать, где откроется дверь, которой не было. Линии сойдутся в одной точке, пазл сложится сам собой – спасёт то, во что мы не верили…
Я не слушал. Пил принесённую мне бурду, не чувствуя ни вкуса, ни запаха. А может быть, никакого вкуса вовсе не было. Как был и не был этот авиалайнер с его подозрительным трапом. Был и не был тот внедорожник. Был ли я сам? Где я? Лежу перемолотый сотнями килограммов металла на холодном столе одного из городских моргов или лечу неведомо куда в самолёте, не подчиняющемся земным законам? Ответ напрашивался унылый…
Приземлились мы ночью. Тревожно, сладко пахло полевыми травами и горячим углём. Вдали виднелись редкие огни. Поблёскивали лунным светом убегающие в темноту рельсы. Я спустился по ночной черноте на землю. Оглянулся. Экипаж стоял в дверях. Я махнул им рукой. Капитан дал ответную отмашку и сразу скрылся в салоне. Медленно закрылась дверь. Боинг тронулся с места, начал разгоняться. Ни единого звука, ни одной сломанной гигантскими крыльями ветки – два не пересекающихся друг с другом мира: мой и их.
На рассвете я добрался до станции. Выяснилось, что занесло меня на крошечный полустанок где-то на Сахалине. К моменту прибытия я уже не помнил ни названия городка, откуда явился, ни собственного имени. Не помнил я и своего путешествия. В голове только кое-что из лекций по внутренним болезням и фамилия – Артюхина. Да и то я почерпнул из тетради, которую мял в руках, сидя у начальника станции. С помощью этих отрывочных сведений меня вычислили местные сыскари. Вернули домой.
Свою подзатерявшуюся личность я обрёл не сразу. Доктор сказал, так бывает – ретроградная амнезия. В молодом возрасте встречается редко и, чаще всего, проходит бесследно. Винил стрессы, бессонные ночи и плохое питание. Единственно, чего всезнайка-доктор не умел объяснить, как в считанные часы можно очутиться за тысячи километров от исходной точки. Пришлось выяснять самому.
Увы, первопроходцем я не был. В мире оказалось немало «потеряшек», однажды обнаруживших себя совсем не там, где им надлежало быть. О своём перемещении они имели весьма смутное представление. Их рассказы вызывали у скептиков кривые усмешки. Нередко «потеряшек» находили у железнодорожных путей… Мистики твердили об ауре дороги, энергетике движения, полях перемен и открывающихся именно здесь порталах.
Память вернулась. И гораздо в большей степени, чем рассчитывал мой многомудрый эскулап. Я вспомнил боинг и капитана Безродных. Вспомнил ласковый голос улыбчивой стюардессы. Лился он мягко, вплетая в моё воспалённое сознание информацию… что-то очень важное… о прерванной миссии и эвакуации из судьбы в судьбу. О втором шансе. Жаль, что я тогда её не слушал. Был слишком увлечён умозрительным созерцанием собственных останков.
Наведя справки, я узнал, что за двенадцать лет до моего приключения в северных широтах разбился пассажирский авиалайнер, капитаном которого был Семён Безродных. Средств в те смутные времена не хватало, летали на честном слове, да на одном крыле. Новость меня огорчила, но не слишком удивила.
С доктором своими открытиями я делиться не стал. Мудрость мудростью, но, боюсь, диагноз он бы в моей карте изменил. А вот с кем-нибудь из «потеряшек» я тему запредельных вояжей перетёр бы. Уверен, кто-то наверняка вспомнит капитана Безродных, его бравый экипаж и бело-синие кресла, вызывающие у нервных пассажиров жестокие приступы морской болезни.
Не знаете таких? Только строго между нами. На чёрта мне психотропные – ординатура на носу.
Салун для «Шатунов»
Резво вскочив на деревянную стойку, Лихо зацепил уставленную посудой подставку. Тяжёлые кружки посыпались на пол. Прозвище своё Саня объяснял расхожим выражением «Не буди лихо, пока оно тихо». Но нам ли было не знать, что полная её версия – Фунт Лиха. Саня выругался и спрыгнул по ту сторону преграды, разделившей тесный зальчик на две неравные части. Под берцами хрустнули глиняные черепки.
– Рвём когти или кто-то оплатит фокусы этого барана? – ехидно осведомился Паркет.
– Трюкач, – процедил Бомбей. В устах бати звучало это похуже забористого мата.
Бомбей был угрюм, нелюдим, бородат. Сравнялось ему не меньше полтинника. Его уважали, несмотря на то, что сам он почитал только байк и дорогу.
– Может, хоть сейчас кто вылезет? – Доктор покосился на дверь, ведущую в подсобку. – Полчаса здесь топчемся.
– Налетай, подешевело! – Лихо, как ни в чём не бывало, принялся выставлять на стойку уцелевшие пивные кружки.
– До белых лошадей не нажирайтесь, – привычно буркнул Бомбей.
По поводу трюкачества и выпивки на маршруте у Бати был пунктик. Он свято верил в байкерскую страшилку – если трасса нюхнула крови одного из клана, охотиться будет и за остальными. На счету «Шатунов» таких кровожадных дорог было три. Мы называли их «акулами» и старались обходить стороной.
Бармен не появлялся. Разлив по кружкам (и, разумеется, вокруг них) густое тёмное пиво, Саня уселся на стойку. Собой он был очень доволен. Зачиркали зажигалки. В полумраке поплыла белёсая взвесь сигаретного дыма.
– Я здесь каждый куст знаю, точно говорю, не было кабака! – продолжил прерванный разговор Доктор.
– Тогда откуда? – Чахлый недоумённо шарил взглядом по полкам, заставленным разнокалиберными бутылками, бокалами, пакетиками и прочими атрибутами всякой придорожной забегаловки. Ну, возможно, не всякой – забегаловки в стиле ретро.
– Получается, только нагородили, – подала голос Сестрёнка.
Сестрёнкой её называли все, хотя кровными узами с Варькой был связан я один. Сестрой я гордился. К байку Варька приросла ещё в детстве, с тех самых пор, как мне удалось починить двухколёсную рухлядь, доставшуюся от отца. В тринадцать лет мыла подъезды, в четырнадцать устроилась судомойкой в кафе. К восемнадцати сколотила состояние, которое пошло на покупку бэушного, но вполне приличного байка. Из дома мы ушли вместе, чем очень облегчили жизнь отчиму и до дрожи боявшейся потерять его матери. Сняли комнату. На большее пока не хватало. «Шатуны» Варьку признали. Даже Бомбей разглядел в девчонке одному ему ведомую приметку, по которой делил всех на своих и чужих.
– Ага, – хмыкнул Пухлый. – За сутки нагородили? Позавчера тут катались. Не было!
– Могут, – пожал плечами Чахлый. – По типу конструктора. Привозят готовые детали, собирают и…
Батя многозначительно повёл глазами на обшарпанную побелку. Кое-где на стенах проступали замазанные известью рисунки и надписи на разных языках. Сразу понятно – пивнуха видала виды. Что-то не клеилось.
– Где чёртов бармен?! – не выдержал Лихо. – Если не явится и не объяснит, что за дела, разворочу эту голубятню на хрен!
– М-м-м, – одобрил я назревающий акт вандализма. На вразумительную поддержку сил не осталось. Ватные руки с трудом удерживали пульсирующую болью голову. Вокруг клубилась закипающая муть. Ещё немного и я бесславно рухну на усеянный черепками пол.
В ночное сегодня я потащился назло Варьке. Градусника в хозяйстве не нашлось, но и так было понятно, что на моей раскалённой макушке можно жарить глазунью. Варька зверствовала, пыталась запретить мне намеченную вылазку. Стараясь показать, кто в доме хозяин, сделал я всё наперекор. Похоже, зря. В дороге меня скрутило. «Шатуны» свернули на неказистый просёлок с мыслью развести костёр и дать мне отлежаться. Тут-то, как из-под земли вырос этот неведомый никому бар. Сказать, что мы удивились – ничего не сказать. Местные трассы, просёлки и даже лесные тропки перепахивались нашими колёсами годами. Разве могли пропустить мы притаившееся в сотне метров от дороги питейное заведение! По всему выходило, бар появился здесь в считанные дни. Вот только на новостройку он похож не был…
– Опа, – выдохнул Чахлый, отрываясь от наполовину опустошённой кружки.
Мы повернули головы в сторону, куда он таращился. На фоне окна в неясном мерцании уличного фонаря проступал жалкий силуэт: сгорбленная спина, сутулые плечи, мешковатая рубаха. Между выпирающими лопатками змеились собранные в пучок седые пряди.
– А этот-то откуда свалился? – оторопел Лихо. – Не было ж никого.
Старик смотрел в залитое световыми разводами стекло. Ничего не пил и, вообще, для клиента дешёвой
