Александровском училище, на Знаменке. Москва пока держится. Москву защищают.

— Кто? — тихо спросил Агапкин.

— Юнкера, — ответила Таня.

— Юнкера — дети, — сказал Михаил Владимирович, — кто там ещё?

— Отряд прапорщиков, женский выпуск училища, восемнадцать барышень. Студенты, гимназисты старших классов, учителя, актёры. Взрослых профессиональных военных совсем мало. Павел там, из училища они должны пойти к Кремлю и к Скобелевской площади. Наверное, уже пошли. Слышите, стреляют, совсем близко.

Михаил Владимирович вдруг встал, поцеловал Таню в лоб и вышел из кухни.

— Папа, куда ты?

— Михаил Владимирович!

Они оба, Агапкин и Таня, бросились за ним. Он зашёл в кабинет, достал из ящика свой револьвер, коробку с патронами.

— Папочка, не надо, пожалуйста!

— Михаил Владимирович, я не пущу вас, вы плохо стреляете, какой в этом смысл? Вы большой учёный, вы нужны России. Вы отец, скоро станете дедом. Я сам пойду, вам нельзя рисковать!

Из детской прибежал сонный испуганный Андрюша в ночной рубашке. Агапкин крепко держал Михаила Владимировича за руку. Таня стояла в дверном проёме.

— Федор, пустите руку. Танечка, дай мне пройти. Я не могу сидеть дома. Я не могу больше. Поймите меня, простите. Танечка, прошу тебя, отойди.

Андрюша, не сказав ни слова, побежал назад, в детскую, и через минуту вернулся, полностью одетый, в гимназической форме.

— Папа, я иду с тобой.

— Нет. Ты останешься дома, с Таней. Федор, вы, если желаете, идёмте вместе. У вас есть оружие?

Пистолет, отнятый когда-то у поэта Сысоева, лежал у него в кармане. Агапкин ещё в августе достал к нему коробку патронов и в последние дни с ним не расставался.

— Да, Михаил Владимирович. У меня есть оружие. Но я пойду один. Вы слишком взволнованы сейчас. Ваши несколько револьверных выстрелов большевиков не победят, а дети могут остаться без отца. Мало шансов даже дойти до Александровского училища. Слышите, что там творится?

Правда, пальба велась совсем близко, под окнами. Казалось, дрожат стены.

— Федор, возьмите оружие и идёмте, — сказал профессор, — Андрюша, ты остаёшься с сестрой. Заприте дверь, не подходите к окнам.

Таня уже не стояла в проёме. Она отступила, прижалась спиной к стене. Михаил Владимирович поцеловал и перекрестил её, Андрюшу и, не оглядываясь, быстро вышел вместе с Агапкиным.

— Погода отвратительная, вы устали, я, честно говоря, тоже. Вряд ли стоит сегодня смотреть город. Если захотите, сможете сюда приехать на ближайшие выходные. Кстати, как вы любите отдыхать?

— Дома на диване, с книжкой.

Они ехали из аэропорта мимо красивых, ярко освещённых вилл. Вдоль трассы была дорожка для велосипедистов. Соне показалось, что велосипедов здесь больше, чем машин.

— Почему же так получилось, что вы никогда не бывали за границей?

— Не знаю. Мама звала меня к себе в Сидней, но это страшно дорого. Самые дешёвые билеты больше тысячи. Папа как-то хотел взять с собой в Париж на симпозиум, но у меня была срочная работа, к тому же это тоже дорого.

— В Париж можно будет слетать на пару дней, если захотите. А сюда, в Германию, он вас с собой не звал?

— Нет, конечно. Он ездил в гости к своему бывшему аспиранту, это было бы совсем неудобно.

Соня смотрела в окно. Район вилл давно кончился. Мимо плыли мокрые, подсвеченные прожекторами деревья какого-то бульвара, за поворотом показались башенные краны порта.

Повернувшись к Зубову, она вдруг спросила:

— Скажите, Иван Анатольевич, если вы так подробно изучали меня почти год, вы, может быть, знаете, с кем встречался мой отец в ресторане «Тампль» у Тверского бульвара вечером двадцать седьмого ноября?

Свет фар встречного автомобиля осветил лицо Зубова. Он смотрел прямо на Соню. Его глаза, волосы, губы на фоне смуглой кожи показались белыми, как будто это был негатив на фотоплёнке.

— Софья Дмитриевна, — он тяжело, хрипло откашлялся, — кажется, вы не совсем верно меня поняли. Ни за вами, ни тем более за вашим папой никто не следил. В Австралию для наблюдения за вашей мамой мы своих агентов также не отправляли.

— Простите. Я понимаю. Но я думала, вдруг, случайно, вы знаете? Дело в том, что ночью, после этого ужина, папа умер.

— Вот как? А он сам разве не рассказал вам, кто и зачем пригласил его в ресторан?

— Нет. Он обещал, что все расскажет утром. И был очень расстроен, напряжён.

— Ну, возможно, просто плохо себя чувствовал, устал, сердце болело.

— У него было здоровое сердце, — тихо пробормотала Соня и отвернулась, — он очень следил за своим здоровьем. Делал зарядку, принимал витамины и почти никогда не болел. И вот однажды поужинал с кем-то в ресторане, а после этого сразу умер. Разве не странно?

— Софья Дмитриевна, я не понял, вы подозреваете, что смерть вашего папы не была естественной? Но какие у вас основания? Ваш папа был связан с криминальным миром? Занимался теневым бизнесом? Вёл рискованные журналистские расследования? Работал в разведке? Ему, если не ошибаюсь, было около семидесяти?

Соня сама не знала, зачем завела этот странный разговор. Возможно, так подействовал на неё вид вечернего города за окном. Она вспомнила, что папа улетал тем же рейсом, и значит, так же ехал на такси, видел эти виллы, парк, портовые краны. Судя по карточке гостя, в Зюльт он прибыл только на следующий день. Стало быть, ночевал в Гамбурге. Интересно, где?

— Отель «Виктория»! — торжественно объявил шофёр и затормозил у ярко освещённого дома в имперском стиле.

Над входом Соня заметила светящийся полукруг из четырёх звёзд. Фойе напомнило ей ресторан, в котором она встречалась с Куликом и с Зубовым. Ковры, мрамор, зеркала в золочёных рамах, живые цветы, мягкие кожаные кресла и диваны, в которых сразу тонешь и вставать не хочется. И пахло так же — дорогим парфюмом, хорошим кофе, медовой сигарой. Только зеркала были здесь почему-то не такие беспощадные, Соня не выглядела в них жалкой запуганной оборванкой, наоборот, ей понравилось собственное отражение. И вместо охранника-шкафа был швейцар в красной униформе, с пышными седыми бакенбардами, он приветливо поздоровался и улыбнулся лично Соне.

Вообще, здесь улыбались все. Девушка на ресепшене, чернокожий молодой портье, который взял у Сони её чемодан, высокая дама в лифте с голубыми, остриженными бобриком волосами.

Сонин номер был на седьмом этаже, Зубова поселили на пятом.

— Через полчаса жду вас внизу, пойдём ужинать, — сказал он и сунул ей в руку несколько монет, — у вас вряд ли есть мелочь, дадите ему на чай.

Ковры в коридоре делали шаги беззвучными. Портье вставил в электронный замок карточку, включил свет, вкатил чемодан, засиял сливочной улыбкой, радостно поблагодарил за чаевые и ушёл. Соня осталась одна и застыла посреди просторной комнаты.

Мебель тёмного дерева, в стиле модерн конца девятнадцатого века, с витыми ножками, кресла, обитые синим бархатом, такие же шторы, с золотыми тяжёлыми кистями, и покрывало на гигантской кровати. Между двумя окнами прелестное маленькое бюро, со множеством ящичков, с выдвижной столешницей. Мягкая, ласковая тишина. Ни звука, ни шороха.

Соня присела на край кровати, зажмурилась и вдруг услышала спокойную идиллическую музыку. Сам собой включился телевизор.

«Добро пожаловать, фрау Лукьянова! Мы рады приветствовать вас в отеле „Виктория“! Желаем вам приятного отдыха!» — было написано на экране, по-немецки и по-английски.