— Пётр Борисович, а может быть, она наконец нашла своё призвание? — осторожно спросил Зубов вечером, когда они сели в машину.

— Не знаю, — сердито буркнул Кольт, — пусть уж лучше танцует.

Джип выехал на трассу. Остановились на светофоре. Светик смотрела на них с огромного рекламного щита. На фотографии ей так сильно удлинили шею и увеличили глаза, что она стала похожа на очковую кобру в боевой стойке.

Животные, которым вливание было сделано в раннем возрасте, если не погибали сразу, переносили период адаптации легче и быстрее своих пожилых собратьев. Повышение температуры и последующее выпадение шерсти происходило у всех без исключения. Но молодые особи чувствовали себя вполне сносно. Аппетит у них был понижен, жажда, наоборот, усиливалась. Воды они лакали раза в три больше, чем обычно. Дряхлые особи слабели, не могли самостоятельно есть и пить, совсем не двигались. Приходилось кормить и поить их из пипетки.

Выздоровление шло по единой схеме, с той лишь разницей, что дряхлые особи становились молодыми, а молодые практически не менялись.

Прошло полтора года с начала эксперимента. Максимальный срок жизни крысы тридцать месяцев. Четыре выжившие особи, которые получили вливание в возрасте двух-трёх месяцев, выглядели и вели себя как зрелые, здоровые, весьма активные крысы. Никаких видимых признаков старения у них не наблюдалось.

Григорий Третий пока был единственным, кто получил не одно вливание, а два. Он продолжал жить. Он окреп, глаза прояснились. Старый, но не дряхлый. Медлительный, спокойный, но не вялый. Рефлексы живые. Инстинкты в норме, все, кроме полового.

Серая самка, у которой были парализованы задние лапки, рожала здоровых крысят. Впрочем, ей препарат был влит позже, чем Григорию. Она проживала только вторую жизнь, он — третью.

— Четвёртая вряд ли возможна, — сказал Михаил Владимирович, — к тому же препарата осталось слишком мало.

— Можно использовать эпифизы животных, получивших вливание, — сказал Агапкин.

— Их тоже не так много.

— Не понимаю, почему вы не пытаетесь добраться до источника, узнать происхождение паразита?

— Невозможно.

— Почему?

— Потому что шляпы мадам Котти пользуются большим успехом.

Агапкин замер с открытым ртом. Профессор улыбнулся и покачал головой.

— Федор, для учёного вы слишком нервны, серьёзны и нетерпеливы. Я задал вам задачку, попробуйте её решить.

— Мадам Котти, — пробормотал Агапкин, — дом напротив.

— Хорошо, — одобрительно кивнул профессор.

— При чём здесь успех её шляпок? — Агапкин сморщился. — Михаил Владимирович, ради Бога, я не мальчик, я не люблю шарады.

— Дам ещё подсказку. Одно слово, вернее, имя. Хасан. Да что вы, в самом деле? У вас тоска в глазах, как у Григория Третьего. Ладно, не буду вас больше мучить. Хасан — мальчик, сын дворника. Он иногда приносит мне крыс, я плачу ему по пятаку за штуку. Раньше я не интересовался, где он их берет. Но после случая с Григорием спросил. Оказывается, в подвале дома напротив. Крыса-донор, у которой я извлёк эпифиз, была именно оттуда. Я не поленился, отправился в подвал вместе с Хасаном. Но там никаких крыс не оказалось. Было пусто и чисто. Стояли мешки с извёсткой, бочки с краской. Мадам Котти решила расширить свою мастерскую за счёт подвала. Вытравила крыс, вывезла весь хлам и затеяла ремонт. Сейчас он закончен. В подвале работают шляпные мастерицы.

— Та крыса-донор была единственной, у кого оказались цисты в эпифизе? — быстро спросил Агапкин и облизнул пересохшие губы.

— Нет. Было всего семь носителей паразита. И все — оттуда, из подвала.

— Надо искать других.

— О, для этого придётся переловить всех крыс Москвы и каждой провести трепанацию черепа. Задача, конечно, благородная, но вряд ли выполнимая. У нас нет волшебной дудки крысолова.

— Что же делать?

— Беречь то, что имеем. Наблюдать. Думать. Паразитологи, которым я показывал нашего красавца, уверили меня, что по своему строению он более всего напоминает плоского ленточного гельминта. Известно более двенадцати тысяч видов гельминтов, но в природе их существует значительно больше. Появились они в протерозойскую эру, то есть около ста миллионов лет назад. Они селились в кишках и желудках динозавров, мамонтов, доисторических ящеров, благополучно пережили ледниковый период. Некоторые виды менялись в процессе эволюции, адаптировались к новым видам позвоночных и млекопитающих. Но другие оставались неизменными. В состоянии цист они могут существовать страшно долго, как будто ожидая, когда очередной виток эволюции преподнесёт им нового, более совершенного хозяина. Жизнеспособные яйца паразитов находили в окаменелых останках доисторических животных, в древних захоронениях людей, в мумиях. Их жизненный цикл бесконечно многообразен и загадочен. Кажется, исследователи не особенно утруждают себя вопросами. Каким образом паразит находит путь по кровотоку и тканям организма хозяина именно к тому органу, в котором намерен поселиться? Как удаётся микроскопическим цистам менять рефлексы и поведение промежуточного хозяина? Рыбы выплывают на поверхность водоёмов, чтобы их скорее съело какое-нибудь млекопитающее. В нём из яиц выводится потомство. Мыши теряют страх и идут прямо в лапы кошке. Заражённое животное стремится к гибели, вопреки инстинкту самосохранения, примерно так же, как сейчас эти кумачовые пролетарии со своей «Марсельезой». Слушайте, они почему-то всё время нещадно врут мелодию.

Профессор встал, закрыл форточку. Окна лаборатории выходили во двор, демонстрация двигалась по соседней улице и пела очень громко. Иногда пробивались отдельные выкрики, все те же лозунги: «Долой правительство!», «Мир хижинам, война дворцам!» Впрочем, появились и новые: «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!», «Вся власть Советам!».

Агапкин смотрел сквозь толстое дырчатое стекло на Григория Третьего. Вот уже минут десять Григорий сидел неподвижно, только уши слегка дрожали. Рубиновые глазки неотрывно следили за Фёдором Фёдоровичем. Он нарочно пересел на другой стул, и Григорий поменял позу, повернулся в его сторону.

— Они не профессиональные певцы, — механически ответил Агапкин профессору, — у многих плохой слух.

— Не только слух, но ещё зрение, обоняние. Неужели они не чувствуют, как дурно пахнет в городе после победы над царизмом? Они так увлечены своими маршами и песнями, что справляют малую нужду по дороге, в подворотнях и подъездах. Без конца сморкаются и плюют на мостовые. Неужели не видят, как стало грязно? Скажите, откуда взялось столько подсолнухов? Все улицы в шелухе.

— Трудности переходного периода. Детская болезнь новорождённой свободной России. — Агапкин попробовал улыбнуться, но не получилось.

— Что детская болезнь? Убийства? Грабежи? Хаос и грязь?

— Нет. Я говорю только о семечках, — быстро, испуганно пробормотал Агапкин.

Он старался не спорить с профессором о том, что происходит в России. Михаил Владимирович сразу