Ездить по железным дорогам с большими суммами было рискованно. Далеко не каждый мог взять на себя ответственность. Но находилось такое множество желающих, что довольно скоро генерал отказался от этой затеи. Расписки ничего не значили. Проверить, доходят ли отправленные суммы до адресата, было невозможно.

В том же лазарете лежала Мария Саввишна Морозова. Она успела развить бурную деятельность среди московских дам. В её палате происходили конспиративные заседания, на которых строились планы борьбы. Ещё совсем недавно её семья жертвовала большевистской партии огромные суммы денег. Теперь Мария Саввишна собиралась сокрушить красную чуму и устраивала дамские митинги. В результате начались обыски в лазарете. Кто-то из санитаров донёс, что в палате Морозовой спрятан оружейный склад.

— Она сумасшедшая, — сказал Роман Брянцев полковнику Данилову, — хорошо, что старик догадался уничтожить офицерские расписки. Готовый перечень для арестов. Конечно, там не больше одного честного на десять жуликов, но большевики именно его, честного, вычислят и найдут.

Брянцев и Данилов встретились возле койки генерала и успели уйти за несколько минут до начала обыска.

— Павел, ты так и собираешься щеголять в своей полковничьей форме? — спросил Брянцев.

— Все равно переодеться не во что. В мою квартиру в Сивцевом попал тяжёлый снаряд.

— Стало быть, живёшь у Миши. Ты бы хоть погоны содрал, что ли, как другие. Забыл? Или из принципа?

— Не знаю. Не могу себя самого разжаловать.

— Ты не можешь, так они разжалуют. Пойдём-ка дворами, тут полно патрулей. Значит, ты теперь отец. Счастлив? Впрочем, глупый вопрос. Разумеется, счастлив. А скажи, Федя Агапкин по-прежнему с вами живёт?

— Да. Почему ты спросил?

— Так просто. Ого, смотри! Стой, не наступи!

Они шли через Миуссы проходным двором. Прямо перед ними с писком промчалось несколько огромных серых крыс.

— Как будто с корабля бегут, — сказал полковник.

— Павел, перестань, пожалуйста, — Брянцев поморщился и махнул рукой, — меня уже тошнит от этих апокалипсических разговоров. У тебя сын родился, а ты хоронишь страну, в которой ему жить. Кого мы все испугались? Кучки бандитов? Да они разбегутся скоро, с писком, как эти крысы! Ты читал их декреты? Это же бред! Из них правительство, как из меня балерина.

Полковник молчал. Брянцев завёлся, говорил горячо, умно, вспоминал Разина и Пугачева, Великую французскую революцию. Когда подошли к дому на Второй Тверской, вдруг спохватился:

— Что ж это я, болван, с пустыми руками! Хотя бы цветов букет для Тани, такое событие, первенец.

— Рома, перестань, — сказал полковник и открыл дверь. — Заходи, тебе и без цветов будут рады.

Прежде чем отдать пальто горничной, Брянцев долго шарил по карманам, наконец извлёк коробку папирос «Крем».

— Вот хорошо, не распечатал. Подарок не ахти, но по нынешним временам сойдёт. Не для Танечки, конечно. Для тебя и для Миши. А для неё уж в следующий раз.

— Рома, ты ли это! — послышался из гостиной голос профессора.

— Я, Миша, кто же ещё? Ну, дай посмотрю на тебя. Хорош, нечего сказать, вспомнил свой генеральский чин. Что за чёрт понёс тебя, старого дурака, на баррикады? Танечка, ты как его отпустила? А ты, Федька, куда глядел?

Брянцев расцеловался со всеми, отправился в Танину комнату смотреть новорождённого, восклицал, восхищался, громко продекламировал куплет, ходивший по Москве:

— Вот вам общественное мнение о большевизанах! Ни о какой народной поддержке речи быть не может.

— Рома, они Питер взяли в одну ночь, — тихо заметил профессор.

— Взяли! — Брянцев рассмеялся. — Миша, да это просто оперетта была, комедия положений, по всем законам жанра, с переодеваниями.

— Комедия обязана быть смешной, — заметила Таня, — оттого, что они взяли Питер, плакать хочется, а вовсе не смеяться.

— Да ты послушай! Ночью на 25 они стали тихо менять караулы, никто даже не понял, в чём дело. Подходили в юнкерской форме, называли пароли, к утру все мосты, вокзалы, банки, телеграф охранялись их постами.

— Откуда они знали пароли? — спросил Данилов.

— А чёрт их разберёт! В Инженерный замок вошли, как к себе домой, и сели, а все, кто был там, встали и ушли, ошеломлённые такой наглостью. В итоге в руках правительства остался только Зимний. Там собрались министры. Душка Керенский догадался наконец позвонить в ставку. Не дозвонился. Часов в девять утра переоделся в форму сербского офицера, помчался к Пскову. Да, а большевизаны ещё вот что придумали. Переломали весь правительственный автопарк. Наш живчик из дворца вылез, хватился, а ехать не на чём. Кинулся туда, сюда, в итоге одолжил автомобиль в американском посольстве. А Ленин сидит в Смольном, в парике, без бородки, даже физиономию забинтовал, для конспирации, но уже строчит декрет: Временное правительство, мол, низложено, вся власть принадлежит Военно-революционному комитету.

— Рома, правда, что они с Керенским учились в одной гимназии в Симбирске? — спросил профессор.

— Конечно, — Брянцев отхлебнул чаю, закурил, — наш живчик потому и был к этому прохвосту так странно снисходителен. Ну ладно. Значит, декрет готов, газеты его печатают. А министры сидят в Зимнем, ждут, когда явятся войска. Большевизаны крутятся рядом, пробуют атаковать, но только сунутся к дворцу, оттуда пах, пах. Казаки, юнкера бьют из окон. А этим под пули лезть неохота. Отступают. К вечеру ВРК грозит обстрелять дворец с Невы, подгоняет крейсер, но тут выясняется, что на «Авроре» этой боевых снарядов нет, затворы с орудий сняты. Разок холостым пальнули. Потом стали бить с Петропавловки. А там солдатня, матросня, пока ждали приказа, перепились в зюзю, прицел держать не могут, палят, куда придётся. Только пару окон во дворце разбили да штукатурку попортили.

— А что Керенский? Доехал? — спросил полковник.

— Доехал, — Брянцев усмехнулся и покачал головой, — да только встретили его там казаки Третьего кавалерийского полка. Они с ним сначала даже разговаривать не желали.

— Ещё бы! После того, как он их всех объявил предателями, арестовал Корнилова, Крымова, их командира, довёл до самоубийства, — грустно усмехнулся профессор, — а странно всё-таки. Там, где Керенский, непременно происходят разные недоразумения, между прочим, роковые для России.

— Миша, перестань. Ничего рокового. Оперетта. И вообще, не перебивай меня. В итоге Краснов с несколькими частями дошёл до Гатчины, выбил оттуда большевизанов и встал в Царском, ждать, когда подойдут ещё части, чтобы двинуться дальше на Питер. И вот все ждут. В Зимнем министры, казаки, юнкера. В Царском части Краснова. В Смольном большевизаны. Ночью из Зимнего стали расходится казаки, потом юнкера, артиллеристы. К полуночи защитников законной власти осталось совсем мало. Горстка юнкеров, подростки-кадеты да человек двести барышень, Женский батальон. Большевизаны сунулись, глядь, никто по ним из дворца больше уж не стреляет. Заходи — не хочу. Ну и полезли, сначала в окна, потом ворота открыли, ввалились во дворец толпами.

— Вот тут оперетта и кончилась, — мрачно сказала Таня, — что они сделали с Женским батальоном?

— Сама догадайся. Не маленькая. — Брянцев перестал улыбаться, тяжело вздохнул, закурил ещё папиросу. — Это же банда, уголовники. Дворец громили, резали на портянки гобелены, обивку мебели, открыли винные погреба. Несколько революционных матросов утонуло в бочках. Женский батальон заперли в казармах Гренадерского полка. Потом, слава Богу, вмешалось английское посольство, сэр Бьюкенен выдвинул категорический ультиматум Смольному, барышень отпустили. Тех, конечно, кто остался в живых.

— Рома, у меня такое чувство, что мы все не просто отупели, а сошли с ума, — сказал профессор, — мы