уловить голос в трубке.

— А, это, кажется, где-то в районе Маяковки? — почему-то обрадовался Рязанцев. — Тогда я могу сам за вами заехать. Я сейчас совсем близко. Буду у вас буквально через двадцать минут. Помните, как мы танцевали рок-н-ролл на вечеринке в честь юбилея факультета?

— Помню, — улыбнулась Маша.

— Быть моим пресс-секретарем — это примерно то же самое.

Когда она захлопнула крышку телефона, Ловуд повел себя более чем странно. Не снимая руку с ее плеча, он обнял ее, притянул к себе и поцеловал в щеку.

— Как же я рад вас видеть, Мери, вы даже не представляете. Столик заказан на половину восьмого, ресторан здесь в двух шагах, мы можем пройтись пешком. Погода отличная, после дождя легко дышится.

— Да, конечно, мистер Ловуд, я тоже очень рада вас видеть, я бы с удовольствием прогулялась с вами и поужинала, но мне ужасно неловко. Только что звонил Рязанцев, я ему зачем-то срочно понадобилась, и через двадцать минут он будет здесь. Я сказала ему, что сегодня ужинаю с вами, но он не терпит возражений.

На Ловуда было жалко смотреть. Он сначала густо покраснел, потом сразу побледнел. Вероятно, он надеялся уже сегодня вытянуть из нее информацию. Неужели все действительно так просто? Неужели именно он заказал Бриттена и связался для этого с бандитами? Теперь они за ним следят. Судя по обрывку телефонного разговора, который ей удалось вчера подслушать, у него требуют денег, он отказывается платить. Он заказывал только Бриттена, а они убили еще и Кравцову и теперь хотят получить двойной тариф?

— Простите меня, мистер Ловуд, — Маша сделала глупые и жалобные глазки, — мне правда ужасно неудобно, но я не могу отказать Рязанцеву, меня отправляли сюда для работы в его пресс-центре, и мистер Хоган лично просил меня помочь ему по мере сил. Вы ведь понимаете, как ему сейчас сложно.

— Мне тоже сейчас нелегко, — заметил Ловуд, вымучивая улыбку, — я потерял близкого друга. “Мерзавец, гад несчастный, у Тома трое детишек, Вика Кравцова — молодая красивая женщина”, — заметила про себя Маша и, улыбнувшись ему вполне натурально, предложила:

— Давайте поднимемся в квартиру, я хотя бы угощу вас чашкой кофе, у нас еще есть минут пятнадцать до приезда Рязанцева, а учитывая пробки, наверное, даже больше.

— И на том спасибо, — вздохнул Ловуд. Когда они зашли в подъезд, старухи на лавочке проводили их суровыми взглядами, и донесся громкий шепот:

— И не стыдно ей, сопливке, с таким старым связалась!

Она покосилась на Ловуда, но он, кажется, не услышал язвительного замечания. Лицо его было тяжелым, напряженным, глаза за стеклами очков бегали, веко дергалось.

Лифт не работал. Стали подниматься пешком.

— И все-таки мы обязательно должны поужинать, — проговорил Ловуд, едва справляясь с одышкой, — думаю, третья попытка окажется удачной. Давайте завтра, в это же время.

— Конечно, — Маша открыла дверь квартиры, — мне правда ужасно неудобно перед вами, но я не виновата.

— Да, с господином Рязанцевым спорить трудно. Он не терпит возражений.

— Вы хорошо его знаете?

— Ну, насколько это возможно, — Ловуд развел руками, — такие люди, как Рязанцев, постоянно меняются, сегодня он один, завтра совсем другой. Все зависит от политической конъюнктуры, от моды, от вкусов толпы.

Маша отправилась на кухню варить кофе, Ловуд уселся там же на табуретку, и когда замолкал, было слышно его тяжелое нездоровое сопение.

— Ох, кажется, нет сахара, — спохватилась Маша, оглядывая полки, — придется пить несладкий кофе.

— Ничего страшного. Я как раз хотел предупредить вас, что всегда пью без сахара. У меня есть заменитель, очень полезная вещь, постоянно ношу с собой, — Ловуд достал из кармана маленькую сине- белую коробочку, потряс ею, как погремушкой, — значит, мы договорились, завтра ужинаем?

Лицо его при этом было таким странным, мокрым и тревожным, что Маша чуть не вылила на себя кипяток из чайника.

— Конечно, конечно, мистер Ловуд.

— Называйте меня, пожалуйста, Стивен, — прохрипел он, опять теряя голос, — вам, Мери, наверное, много неприятного про меня наговорили в Нью-Йорке, поэтому вы так зажаты со мной.

— Я? Зажата? Ну что вы, Стивен, — Маша поставила на стол две чашки с растворимым кофе и уселась на табуретку напротив Ловуда, — просто я неважно себя чувствую. До сих пор не могу привыкнуть к разнице во времени, не сумела нормально выспаться, перелет был неприятный. У меня иногда в самолете очень сильно закладывает уши, и потом они долго болят, иногда целую неделю. А почему вам кажется, что в Нью-Йорке кто-то мог говорить о вас плохо?

— Черт его знает, — просипел он глухо, — я к старости стал мнительным. И потом, я, честно говоря, не очень люблю Россию. Мне здесь неуютно. А вам?

— А мне здесь нравится, — пожала плечами Маша, — пока, во всяком случае.

— Ну и славно, — он вымученно улыбнулся, — чтобы не разочароваться, надо заранее знать некоторые особенности здешней жизни. Вас ведь, кажется, к поездке готовил Билли Макмерфи?

Маша чуть не поперхнулась кофе. Она ожидала чего угодно, но не такой наглой и грубой провокации на второй день знакомства.

— Кто, простите? — переспросила она, пытаясь поймать его прыгающий безумный взгляд.

— Да, я вижу, у вас и правда, до сих пор болят уши. Или вы опасаетесь, что квартира прослушивается? Не бойтесь, я все заранее проверил. Здесь чисто.

«А у тебя в карманах тоже чисто? — разозлилась Маша. — Ты вообще понимаешь, что творишь?»

Она демонстративно взглянула на часы и вскочила, не допив кофе.

— Простите, Стивен, мне надо привести себя в порядок, вот-вот явится Рязанцев. Вы можете пока покурить здесь, не волнуйтесь, я никому не скажу, что у вас все еще осталась эта дурная привычка.

Любимым местом белого котенка стала лысеющая голова Григорьева. Голубоглазый хулиган упрямо карабкался с колен на грудь, вытягивая коготками петли свитера, влезал на плечо, тыкался носом в ухо, урчал, сопел, добирался до макушки и пытался там улечься. Это, конечно, было неудобно, поскольку голова круглая и почти гладкая, котенок скользил, больно царапая кожу. Григорьев ловил его на лету, сажал на колени, и все начиналось сначала.

От молока он отказался, зато когда Андрей Евгеньевич приготовил себе ужин и поставил на стол тарелку с рыбным филе, котенок влез в нее всеми четырьмя лапами и принялся быстро поедать рыбу. Кончик хвоста дрожал от удовольствия. Григорьеву пришлось ужинать бутербродом с ветчиной и сыром, разогретым в микроволновке.

— Завтра в зоомагазине я куплю для тебя ошейник и поводок, — пообещал Григорьев, — привяжу тебя к ручке кресла и рядом поставлю миску с молоком. Ты знаешь, мерзавец, что в твоем возрасте нормальные коты пьют молоко?

В ответ котенок сладко зевнул, потянулся и вскочил на клавиатуру компьютера.

— Слушай, ты когда-нибудь спишь? — спросил Андрей Евгеньевич, стаскивая его за шиворот и пытаясь вернуться к закрывшемуся файлу. — Может, ты тайный агент вражеских сил и нарочно мешаешь мне работать?

Работать Григорьев собирался всю ночь. Именно эта ночь осталась у него до встречи с человеком Кумарина в зоомагазине. Из всех доступных ему источников он надеялся нацедить максимум информации,