— Мы должны исходить из худших предположений, — сказал директор продмага, — они придут. Такие всегда приходят. Нигде от них спасу нет. То налоговая, то пожарники, то…

— Могут прийти не те два мужика, а другие, — сказал зоотехник.

Саша криво усмехнулся. «Другие-то как раз не придут, другие от меня отвернулись, кинули на произвол судьбы… а все из-за того, что я не знаю, какая завтра будет погода…»

— Все одно, — сказал дядя, — я их по запаху чую.

А погода опять стояла чудная, солнечная, тихая: небо голубое, нежнейшего оттенка, снег стаял…

— Придут — встретим, — сказал окулист, — я оптику на винтарях на прошлой неделе проверял, и миномет в порядке.

— Давненько я мечтал миномет опробовать, — сказал Руслан.

— Раздавать прихожанам оружие? — спросил батюшка. Он был по характеру самый горячий из семерых, рукоположен не так давно, а прежде служил в горячей точке, и его сан еще не успел побороть его характера.

— Погодите вы все с вашим оружием, — сказал участковый. — Давай-ка, малый, еще раз опиши нам этих типов… Нет-нет, фоторобот уже готов. Ты нам поподробней опиши ихнее поведение. Говоришь, старшой сигары курит?…

По дороге из больницы Геккерн и Дантес почувствовали за собою хвост. Они разделились и обнаружили, что хвостов было два. Они сумели сбросить хвосты и встретились на одной из своих тайных квартир уже бесхвостыми. Но они понимали, что долго так продолжаться не может. Их найдут.

— Может быть, это простая подстраховка, — сказал Дантес. Ему хотелось думать так.

— Это чистильщики, — сказал Геккерн. — Я узнал Вальку Рыжего.

Разумеется, оперативникам не полагалось знать в лицо чистильщиков. Никто не должен быть знать чистильщиков. Но и чистильщики и оперативники были людьми и порою нарушали инструкции. Геккерн был старым опером и знал много такого, чего ему знать не полагалось. Дантес не был знаком с Валькой Рыжим, но слыхал о нем от Геккерна и знал, что Валька Рыжий обычно заботился о своих подопечных при помощи взрывных устройств.

— Нет, нет, — сказал Дантес, — погибло столько народу… Наши не могли. Это совпадение.

— Наши не упустили бы нас, — сказал Геккерн, — разумеется, это совпадение.

Третьи сутки они хоронились на этой квартире. Был поздний вечер, но они не зажигали света. Нельзя было обнаруживать себя. Дантес лежал ничком на узкой железной кровати, а Геккерн сидел в кресле и курил папиросу без фильтра. Ему было в общем-то все равно что курить. Папироса обожгла ему пальцы. Он встал и заходил по комнате. Дантес лежал неподвижно, как мертвый. Его белокурые волосы выделялись на подушке светлым пятном. Он с самого утра так лежал.

Геккерн осторожно выглянул в окно. Вроде бы все было чисто. Дантес все лежал, не меняя позы. Геккерну не нравилось, что он так неподвижно лежит. Вчера было не так. Геккерну показалось, что молодой напарник совсем пал духом, а ведь еще вчера вечером он находил в себе силы смеяться и шутить.

— Может, пожрем? — предложил Геккерн. На всех тайных квартирах у них был запас продуктов.

— Я не хочу есть.

— Принести тебе чаю?

— Нет, спасибо.

— А водки?

— Нехочу… ладно, давай.

Водка была шведская — «Абсолют». От водки Дантес чуточку оживился, но все равно был намного более грустным и вялым, чем обычно. Под окном был фонарь, и свет его узкою полосой падал на кровать, где Дантес уже не лежал мертвецом, а сидел, облокотясь на подушку. В полосе света видна была свежая ссадина у него над бровью. Они оба, как и Саша, почти не пострадали при аварии, хорошо оснащенная «девятка» оберегла их: Дантес отделался парой царапин, а у Геккерна немного побаливало плечо.

— Что с тобой? — спросил Геккерн.

— Девчонка, — ответил Дантес.

Геккерн знал, что Дантес не лицемерит, ему действительно каждый раз бывало нехорошо, когда приходилось заботиться о молодой и красивой девушке, как Диана. Теперь Дантеса терзали неуверенность в будущем и страх за судьбу Родины и свою собственную — все это усугубляло его подавленное состояние. (Одно было хорошо: из-за этой Дианы он, кажется, стал меньше думать о Марии Верейской.) Геккерну хотелось отвлечь товарища от грустных мыслей. Он спросил Дантеса, кто, по его мнению, стоит за питерским взрывом, и некоторое время они обсуждали происшествие — обсуждали увлеченно, со знанием дела, называя имена и фамилии, каких обыкновенные люди слыхом не слыхивали. Однако Геккерн видел, что Дантес принуждает себя быть оживленным.

Геккерн думал о том, какая еще тема могла бы заинтересовать напарника, но его отвлек сигнал телефона. У агентов, как и у Спортсмена с Профессором, было штук пятьдесят телефонов, с той только разницей, что беглецы пользовались разными трубками последовательно, а охотники — параллельно. Как минимум о половине номеров, которыми пользовались Геккерн и Дантес, начальство не подозревало.

Тот номер, что сейчас дал о себе знать, служил Геккерну для связи с некоторыми из его осведомителей. Теперь как раз звонил один из них — Валерка Бешеный из Валдая — и сообщал, что мент из сельца Кистеневка намедни заказал лучшему валдайскому специалисту два мужских паспорта. Валерка был не какой-нибудь тупой кретин, как можно было предположить исходя из его клички, — он был человеком современным и тут же скинул Геккерну на телефон отсканированные фотографии мужчин, для которых кистеневский мент заказывал паспорта.

— Едем! — сказал Дантес. Наконец-то у него заблестели глаза, как прежде, как блестели еще вчера…

— Нет, — сказал Геккерн, — мы больше не можем позволить себе ошибаться и быть небрежными. Они уверены, что находятся в безопасности; они будут отлеживаться и отдыхать как минимум двое-трое суток. Нам нужно будет много всего сделать. Только потом мы поедем туда. А теперь мы должны приказать себе выбросить все заботы из головы и хорошенько выспаться.

— Ты прав.

— Скажи… Нет, после переговорим.

— Я ведь тебе с самого начала говорил, что это Пушкин!

— Ну, не знаю…

Тот пьяный разговор был — не в счет. Теперь, когда уже двое суток прошло, как Саша вернулся в Кистеневку, отоспался, протрезвел, пришел в себя, больше не путал сахарницу с пепельницей и зубную пасту — с кремом для бритья, Лева заставил его заново (четыре раза подряд!) поведать о своих приключениях в Петербурге. Саша не сбивался и не путался, рассказ его был прост и ясен. Но Леву он все равно как-то не очень убедил. Даже авторитет черных пушкиноведов не мог перевесить Левиных сомнений. Уж такой Лева был человек, ничего не поделаешь.

— Они сказали, что девятнадцатого числа будет снег — и был.

— В Новгородской области был, — признал Лева. — А в Питере?

Саша не знал этого. Но ведь дело было совсем не в погоде… Он просто не умел объяснить Леве, не умел заставить его поверить своим словам. Если б у Левы в голове разговаривали негры, Лева бы поверил. А так… Опустив глаза, Саша разглаживал у себя на коленях лист бумаги — обыкновенной офисной бумаги марки «Снегурочка», на который он выписал то, что сумел прочесть в последней строфе — то есть не самой последней, конечно, самая последняя осталась в Подольске, а последней из тех, что были у него.

— Почему поэты так любят сами себе задавать всякие вопросы и загадывать загадки? Почему просто и ясно не назвать имя и фамилию этого мужика?! Сэкономил бы целую