пополнение своего зверинца, они сразу предположили тут что-то съедобное и попытались выяснить, так ли это. Сделав им серьезное внушение, я показал птенцов Роджеру. Тот обнюхал их в своей обычной манере и быстро отступил, так как птенцы вскинули вдруг головы на длинных костлявых шеях, широко раскрыли красные глотки и громко заорали.

По пути домой я старался придумать имена своим новым птенцам и все еще бился над этой проблемой, когда увидел около дома автомобиль и всех своих родных, только что вернувшихся с покупками из города. Протянув в сложенных ладонях птенцов, я спросил, может ли кто-нибудь придумать им подходящие имена. Все сразу повернулись в мою сторону, и каждый отреагировал на свой манер.

— Какая прелесть, — сказала Марго.

— Чем ты их собираешься кормить? — спросила мама.

— Опять новые звери? — возмутился Ларри.

— Господи, мастер Джерри, — с отвращением поглядел на птенцов Спиро. — Кто они такие?

Я ответил довольно холодно, что это птенцы сороки и что я никого не прошу высказывать свое мнение о них, а просто хочу, чтоб мне помогли придумать им имена. Как их можно назвать?

Но у всех оказалось не то настроение.

— Подумать только! Он отнял этих бедняжек у матери, — сказала Марго.

— Надеюсь, милый, они уже могут самостоятельно глотать пищу? — заметила мама.

— Боже мой! Чего только не приносит мастер Джерри, — воскликнул Спиро.

— Смотри, чтоб они не занялись воровством, — предостерег Лесли.

— Воровством? — забеспокоился Ларри. — А я думал, что воруют только галки.

— Сороки тоже, — сказал Лесли. — Страшные воришки.

Ларри вынул из кармана бумажку в сто драхм и помахал ею над птенцами. Те сейчас же подняли головы, закрутили шеями, открыли глотки и отчаянно завопили. Ларри живо отскочил в сторону.

— Боже мой! Ты прав! — заволновался он. — Видел, как они пытались выхватить у меня деньги?

— Глупости, милый. Они просто голодные, — сказала мама.

— Вовсе не глупости, мама… ты видела, как они прыгали? Их привлекли деньги… даже в этом возрасте у них уже преступные инстинкты. Их нельзя держать в доме. Это все равно что жить вместе с Арсеном Люпеном.^[5] Джерри, пойди и отнеси сорок туда, где ты их взял.

Я с невинным видом объяснил, что не могу этого сделать, так как их бросила мать, и они могут умереть от голода. Это замечание, как я и предполагал, немедленно перетянуло маму и Марго на мою сторону.

— Нельзя, чтоб бедняжки погибли от голода, — выразила свой протест Марго.

— Не понимаю, почему их опасно держать, — сказала мама.

— Вы еще пожалеете об этом, — заявил Ларри. — Сами лезете на рожон. Они обрыщут весь дом. Нам придется закопать все наши ценности и выставить около них вооруженную стражу. Это же просто безумие.

— Не говори глупостей, милый, — успокаивала его мама. — Их можно держать в клетке и выпускать только для моциона.

— Моциона! — воскликнул Ларри. — Конечно, вы скажете, что это моцион, когда они будут носиться по всему дому со стодрахмовыми бумажками в своих мерзких клювах.

Я божился, что им ни при каких обстоятельствах не позволено будет воровать. Ларри посмотрел на меня испепеляющим взглядом. Я напомнил, что сорок надо все же как-то назвать, но никто не мог ничего придумать. Все стояли и смотрели на дрожащих птенцов, и никому ничего не приходило в голову.

— Что ты собираешься делать с этими ублюдками? — спросил Спиро.

Я объяснил ледяным тоном, что собираюсь держать их в доме и что это не ублюдки, а сороки.

— Как ты их называешь? — спросил Спиро, насупившись.

— Сороки, Спиро, сороки, — сказала мама, стараясь произносить слово медленно и отчетливо.

Спиро повертел в уме это новое добавление к своему английскому лексикону, повторяя его про себя, чтобы лучше запомнить.

— Со?роки, — произнес он наконец. — Со?роки?

— Соро?ки, Спиро, — поправила Марго.

— Я и говорю, со?роки, — рассердился Спиро.

Мы сразу перестали подыскивать им имена, и они обе так и остались для нас просто Сороками.

К тому времени, когда подросшие птенцы покрылись перьями, Ларри настолько привык к ним, что совсем забыл об их предполагаемых преступных наклонностях. Толстые, гладкие, болтливые Сороки сидели на краешке своей корзинки и всем своим видом выражали невинность. Все шло хорошо, пока они не начали учиться летать. На первых стадиях обучения Сороки просто срывались со стола на веранде и, отчаянно хлопая крыльями, проносились по воздуху футов пятнадцать, а потом шлепались на каменные плитки. Отвага их возрастала вместе с силой крыльев, и вскоре они уже смогли совершить свой первый настоящий полет, облетев вокруг дома. Вид у них был просто замечательный. Длинные хвосты сверкали на солнце, крылья со свистом рассекали воздух, когда птицы устремлялись вниз, пролетая над виноградными лозами. Я позвал всех из дома, чтобы они могли полюбоваться птенцами. Заметив зрителей, Сороки стали летать еще быстрее, гонялись друг за другом, подлетали почти к самой стене, прежде чем перейти в вираж, и выделывали акробатические трюки на ветках магнолии. В конце концов одна из Сорок, ставшая из-за нашего одобрения слишком самоуверенной, врезалась в виноградную лозу и рухнула на веранду. Я подобрал ее и начал успокаивать. Теперь это уже был не бесстрашный воздушный ас, а несчастный комок перьев, раскрывавший рот в жалобном хрипе. Но, раз испытав силу своих крыльев, Сороки быстро освоили дом и принялись там разбойничать.

Они узнали, что очень неплохо заглянуть иногда на кухню, если только оставаться у порога и не проникать внутрь. В гостиную и столовую, если там кто-нибудь был, они никогда не отваживались заявиться, а из всех спален только в моей могли рассчитывать на теплый прием. В спальни мамы и Марго Сороки, конечно, тоже могли залетать, но там им постоянно твердили, что этого нельзя, того нельзя, и они начинали скучать. Лесли пускал их в свою спальню не дальше подоконника, а после того, как он однажды выпалил нечаянно из ружья, Сороки совсем перестали навещать его. Нервы их были потрясены, и у них, вероятно, зародилось смутное подозрение, что Лесли покушался на их жизнь. Но, разумеется, сильнее всего их пленяла и притягивала спальня Ларри, наверное оттого, что им еще ни разу не удалось заглянуть туда как следует. Они не успевали даже коснуться подоконника, как на них обрушивался такой неистовый рев и сыпался такой град всяких предметов, что им приходилось немедленно удирать под сень магнолии. Позиция Ларри была им совершенно непонятна. Но раз уж он так волнуется, решили они, значит, ему есть что прятать, и их долг выяснить, в чем тут дело. Они терпеливо дожидались своего часа, и вот однажды Ларри ушел на море и оставил окно открытым.

До возвращения Ларри я даже не подозревал, чем заняты птицы. Я их давно уже не видел и думал, что они улетели куда-нибудь вниз поворовать винограду. Видно, сами Сороки прекрасно понимали, каким нехорошим делом занимаются, потому что, всегда обычно говорливые, они действовали теперь в полном безмолвии и (по свидетельству Ларри) несли по очереди караул у окна. Поднявшись на холм, Ларри, к своему ужасу, увидел на подоконнике одну из Сорок и громко закричал на нее. Она подала сигнал тревоги, вторая птица сразу вылетела из комнаты, и они обе перепорхнули на магнолию, громко хихикая, словно мальчишки, которых спугнули во время набега на фруктовый сад. Ларри вломился в дом и стрелой полетел в свою комнату, схватив меня по пути за шиворот. Когда дверь распахнулась, из груди Ларри вырвался стон неизъяснимой муки.

Сороки прочесали комнату не хуже агента секретной службы, разыскивающего похищенные планы. Кругом на полу, как осенние листья, были разметаны листки отпечатанной рукописи и чистой бумаги. Почти все они были изукрашены симпатичным узором из проклеванных дырок. Сороки никогда не могли устоять перед бумагой. Пишущая машинка стояла на столе, как распотрошенная лошадь на арене после боя быков. Лента из нее была выдернута, клавиши перемазаны птичьим пометом. Весь ковер, кровать и стол белели под сугробами бумажных обрывков. Сороки, очевидно, заподозрили в Ларри контрабандиста наркотиков и геройски сражались с банкой соды, рассеяв ее содержимое по рядам книг, так что те напоминали теперь заснеженную горную гряду. На полу, на крышке стола, на рукописи, на кровати и в особенности на подушке